Моя жизнь

Однажды вечером, когда я сидела в своей уборной, чувствуя себя особенно обескураженной, я услышала приятный задушевный голос, приветствовавший меня, и увидела стоящего в дверях человека, невысокого, но прекрасно сложенного, с копной темных вьющихся волос и обаятельной улыбкой. Он протянул мне руку непринужденным, полным доброжелательности жестом и наговорил мне столько приятных слов о том, какое впечатление произвело на него мое искусство, что я почувствовала себя вознагражденной за все, что я претерпела со дня своего приезда в Нью-Йорк. Это был Джордж Грей Барнард, великий американский скульптор. С тех пор он каждый вечер приходил на мои представления и часто приводил с собой художников, поэтов и других своих друзей, среди которых были Дэвид Беласко, гениальный театральный режиссер, художники Роберт Генри и Джордж Беллоуз, Перси Мак-Кей, Макс Истмен – практически все молодые революционеры Гринвич-Виллиджа. Помню также трех неразлучных поэтов, которые жили вместе в башне у Вашингтон-сквер, – Е.А. Робинсона, Риджли Торренса и Уильяма ван Муди.

Эти дружеские приветствия и восторженное отношение поэтов и художников очень меня обрадовали, в какой-то мере компенсировав равнодушие и холодность нью-йоркской публики.

Тогда у Джорджа Грея Барнарда возникла идея вылепить с меня танцующую статую под названием «Америка танцует». Уолт Уитмен сказал: «Я слышу, как Америка поет»; а в один прекрасный октябрьский день, когда стояла такая погода, какая бывает осенью лишь в Нью-Йорке, мы с Барнардом, выйдя из его студии на Вашингтон-Хейтс, стояли на холме, с которого открывался вид на окрестности, и, раскинув руки, я произнесла: «Я вижу, как Америка танцует». Вот так Барнард и задумал свою статую.

Каждое утро я приходила в его студию, принося с собой корзинку с ленчем. Мы провели много восхитительных часов, строя планы на новые вдохновляющие идеи в искусстве Америки.

В его студии я увидела прелестный торс юной девушки, для которого, как мне сказал Барнард, позировала Эвелин Незбит еще до того, как познакомилась с Гарри К. Тау, и была простой девушкой. Ее красота приводила в восторг всех художников.

Естественно, все эти разговоры в студии, это совместное восхищение красотой возымели свои последствия. Я со своей стороны была готова предоставить свое тело и душу делу создания великой статуи «Америка танцует», но Джордж Грей Барнард принадлежал к числу тех мужчин, добродетель которых доходила до фанатизма. Ни одна из моих юных нежных фантазий не могла повлиять на его религиозную верность. Мрамор его статуй не был ни холоднее, ни суровее его самого. Я была эфемерной, он вечным. Что удивительного тогда в моем желании быть отлитой и увековеченной его гением? Каждой частицей своего существа я стремилась стать мягкой глиной в руках скульптора.

Ах, Джордж Грей Барнард, мы состаримся, мы умрем, но только не эти волшебные минуты, которые мы провели вместе. Я танцовщица, ты волшебник, который мог поймать танец в его текучем отражении, ты обладал силой, способной запечатлеть мгновенный удар молнии в вечности. Но где же мой шедевр «Америка танцует»? Я поднимаю глаза и встречаю взгляд Человеческой Жалости, колоссальной статуи Авраама Линкольна, посвященной Америке, – высокий лоб, изрезанные глубокими складками щеки; они прорезаны складками из-за пролитых слез Человеческой Жалости и Великого Мученичества, а я всего лишь тонкая, незначительная фигурка, танцующая перед этим идеалом сверхчеловеческой веры и добродетели.

Но по крайней мере, я не была Саломеей и не желала ничьей головы, я никогда не была вампиром, но всегда Вдохновительницей. Если ты откажешь мне дать «твои губы, Иоанн» и твою любовь, я с разумным милосердием «молодой Америки» пожелаю тебе «счастливого пути» в твоем путешествии навстречу добродетели. «Счастливого пути», но не «прощай», потому что твоя дружба стала одним из самых прекрасных и священных событий в моей жизни. Так что уроженец Запада, возможно, мудрее своей Восточной сестры. «Я хочу твой рот, Иоанн, твой рот», а не твою голову на блюде, иначе я была бы вампиром, а не Вдохновительницей. «Возьми меня! Ах, не хочешь? Тогда прощай и думай обо мне, а из этих мыслей обо мне в будущем великие работы могут родиться».

Работа над статуей «Америка танцует» началась великолепно, но, увы, не имела продолжения. Из-за внезапной болезни жены Барнарда сеансы позирования вскоре пришлось прекратить. Я надеялась стать его шедевром, но в итоге не я вдохновила шедевр Барнарда для Америки, а Авраам Линкольн, статуя которого сейчас стоит в мрачном саду перед Вестминстерским аббатством.