Моя жизнь

Там был один флейтист, так божественно исполнявший соло счастливых душ из «Орфея», что я часто ловила себя на том, что неподвижно застывала на сцене, и слезы струились из глаз от исступленного восторга, который доставляла мне его игра и пение скрипок и весь оркестр, казалось воспарявший ввысь, вдохновленный замечательным дирижером.

Людвиг Баварский часто сидел в одиночестве, слушая оркестр в Байрейте, но, если бы он стал танцевать под этот оркестр, он познал бы даже большее наслаждение.

Между Дамрошем и мной возникло удивительное чувство симпатии, на каждый его жест я тотчас отвечала соответствующей вибрацией. Когда он усиливал крещендо, жизненные силы поднимались и переполняли меня, так как каждая музыкальная фраза, переведенная в музыкальное движение, заставляла все мое существо вибрировать в гармонии с ним.

Порой, когда я смотрела вниз со сцены и видела большой лоб Дамроша, склоненный над партитурой, я ощущала, что мой танец действительно напоминает рождение Афины, вышедшей в полном военном облачении из головы Зевса.

Это турне по Америке было, пожалуй, самым счастливым временем моей жизни, я только страдала от тоски по дому, а когда исполняла Седьмую симфонию, представляла своих учениц, достигших уже того возраста, когда они смогут исполнять ее вместе со мной. Так что радость моя была неполной, скорее надеждой на будущую еще большую радость. Возможно, в жизни вообще не бывает совершенной радости, а только надежда на нее. Последняя нота песни любви Изольды кажется совершенной, но она означает смерть.

В Вашингтоне меня встретила настоящая буря. Некоторые из министров в самых яростных выражениях протестовали против моих танцев.

Но внезапно во время одного из утренников в ложе у сцены, ко всеобщему изумлению, появился не кто иной, как сам президент Рузвельт. Он, похоже, наслаждался представлением и после каждого номера начинал аплодировать первым. Впоследствии он написал одному из своих друзей: «Какой вред находят эти министры в танцах Айседоры? Она кажется мне столь же невинной, как дитя, танцующее в саду в утреннем сиянии солнца, собирая прекрасные цветы своей фантазии».

Это высказывание Рузвельта, которое процитировали все газеты, привело проповедников морали в большое смущение и помогло осуществлению нашего турне. В целом турне было самым счастливым и благоприятным во всех смыслах этого слова, и невозможно было пожелать более доброжелательного импресарио и очаровательного спутника, чем Вальтер Дамрош, обладавший темпераментом по-настоящему великого художника. В минуты отдыха он мог насладиться хорошим ужином и часами неустанно играть на пианино, всегда оставаясь веселым, сердечным, очаровательным.

Когда мы вернулись в Нью-Йорк, я с удовлетворением узнала в своем банке, что на мой счет поступил значительный вклад. Если бы я всем сердцем не стремилась увидеть своего ребенка и школу, я никогда не уехала бы из Америки. Но однажды утром я покинула на пристани небольшую группу друзей – Мэри и Билли Робертс, своих поэтов, художников – и вернулась в Европу.

Глава 22

Элизабет привезла в Париж встречать меня двадцать учениц школы и моего ребенка. Представьте себе мою радость – ведь я не видела своей дочери шесть месяцев! Она удивленно посмотрела на меня и разразилась слезами. Естественно, я тоже заплакала – было так странно и замечательно снова держать ее в своих объятиях. И другое мое детище – школа. Все девочки так выросли. Это была такая великолепная встреча, целый день мы танцевали и пели.

Великий артист Люнье-По[106] принял на себя заботы по организации моих представлений в Париже. Он должен был привезти в Париж Элеонору Дузе, Сюзан Депре[107] и Ибсена. Он заметил, что мое творчество нуждается в определенном обрамлении, и нанял для меня театр «Гэте-Лирик» и оркестр Колонна с самим Колонном[108] в качестве дирижера. В результате мы взяли Париж штурмом. Такие поэты, как Анри Лаведан, Пьер Милль, Анри де Ренье, восторженно писали обо мне.

Париж повернулся ко мне своей улыбающейся стороной.

Каждый мой концерт собирал сливки артистического и интеллектуального мира. Я, казалось, приблизилась к осуществлению своей мечты, и желанная школа рисовалась в пределах легкой досягаемости.

Я наняла две большие квартиры в доме номер 5 на рю Дантон. Я жила на первом этаже, а на втором разместила всех учениц школы с их воспитательницами.

Однажды как раз перед началом дневного спектакля мне довелось испытать сильное потрясение – моя девочка внезапно стала задыхаться и кашлять. С ужасом подумав, что у нее, возможно, круп, я наняла такси и помчалась по Парижу в поисках врача, наконец, нашла знаменитого специалиста по детским болезням, который любезно согласился поехать со мной; он заверил меня, что у ребенка нет ничего серьезного, просто кашель.

Я приехала на спектакль с опозданием на полчаса. Колонн заполнил это время музыкой. В тот день я танцевала, дрожа от мрачных предчувствий. Я обожала свою дочь и чувствовала, что, если с ней что-нибудь случится, я не переживу ее.