Моя жизнь

известии буквально обезумели, бросили работу, совершили ряд насильственных

актов и избили до смерти одного сержанта.

Я поехал в Ахмадабад. Я узнал, что была попытка разобрать рельсы около

Надиада, что в Вирамгаме убит правительственный чиновник, а в Ахмадабаде

объявлено военное положение. Люди были охвачены ужасом. Они позволили себе

совершить насилие и с избытком расплачивались за это.

На вокзале меня встретил полицейский офицер и проводил к

правительственному комиссару Пратту. Тот был в бешенстве. Я вежливо

заговорил с ним, выразив при этом сожаление по поводу происшедших

беспорядков. Я заявил, что в военном положении нет никакой необходимости, и

выразил готовность приложить все силы для восстановления спокойствия. Я

попросил разрешения созвать митинг на территории ашрама Сабармати. Ему

понравилось мое предложение. Митинг состоялся в воскресенье 13 апреля, а

военное положение было отменено то ли в тот же день, то ли на другой день.

Выступая на митинге, я старался показать народу его неправоту и, наложив на

себя знак покаяния, трехдневный пост, предложил всем также поститься один

день, а виноватым в совершении насилия покаяться в своей вине.

Мои обязанности были мне совершенно ясны. Для меня было невыносимо думать, что рабочие, среди которых я провел так много времени, которым я служил и от

которых ожидал лучшего, принимали участие в бунте. Я чувствовал, что должен

полностью разделить их вину.

Предложив народу покаяться, я вместе с тем предложил правительству

простить народу эти преступления. Но ни та, ни другая сторона моих

предложений не приняла.

Ко мне явился ныне покойный сэр Раманбхай и несколько других граждан

Ахмадабада с просьбой приостановить сатьяграху. Это было излишне, я и сам

уже решил сделать это, пока народ не усвоит урока мира. Друзья мои ушли

совершенно счастливые.

Но были и такие, которые по той же самой причине почувствовали себя

несчастными. Они считали, что массовая сатьяграха никогда не осуществится, если я ставлю непременным условием проведения сатьяграхи мирное поведение

населения. К сожалению, я не мог согласиться с ними. Если даже те, среди

которых я работал и которых считал вполне подготовленными к ненасилию и

самопожертвованию не могли воздержаться от насилия, то ясно, что сатьяграха

невозможна. Я был твердо убежден, что тот, кто хочет руководить народом в

сатьяграхе, должен уметь удержать его в границах ненасилия. Этого мнения я

придерживаюсь и теперь.

XXXIII. "ОШИБКА ОГРОМНАЯ, КАК ГИМАЛАИ"

Почти сразу же после митинга в Ахмадабаде я уехал в Надиад. Там-то я

впервые употребил выражение: "Ошибка огромная, как Гималаи", которому

суждено было стать крылатым. Еще в Ахмадабаде у меня было смутное чувство, что я сделал ошибку. Но когда в Надиаде я ознакомился с положением дел и

узнал, что многие жители дистрикта Кхеда арестованы, то внезапно понял, что

совершил серьезную ошибку, преждевременно, как мне казалось, призвав

население Кхеды и других мест к гражданскому неповиновению. Все это я

высказал публично на митинге. Мое признание навлекло на меня немало

насмешек. Но я никогда не сожалел о своем признании, ибо всегда считал, что

только тот, кто рассматривает свои собственные ошибки через увеличительное

стекло, а ошибки других через уменьшительное, - способен постичь

относительное значение того и другого. Я убежден и в том, что

неукоснительное и добросовестное соблюдение этого правила обязательно для

всякого, кто хочет быть сатьяграхом.

В чем же заключалась моя "огромная ошибка"? Чтобы стать способным к

проведению на практике гражданского неповиновения, человек должен прежде

всего пройти школу добровольного и почтительного повиновения законам страны.

Ибо в большинстве случаев мы повинуемся законам только из боязни наказания

за их нарушение. Особенно это верно в отношении законов, основанных не на

нравственных принципах. Поясню это на примере. Честный, уважаемый человек не

начнет вдруг воровать, независимо от того, имеется закон, карающий за кражу, или нет. Но этот же самый человек не будет чувствовать угрызений совести, если нарушит правило, запрещающее с наступлением темноты ездить на

велосипеде без фонаря. Он вряд ли даже внимательно прислушается к совету

соблюдать в этом отношении осторожность. Но любое обязательное предписание

по этому поводу он будет соблюдать, чтобы за нарушение его избежать

судебного преследования. Однако такое соблюдение законов не является

добровольным, и не это требуется от сатьяграха. Сатьяграх повинуется законам

сознательно и по доброй воле, потому что он считает это своим священным

долгом. Только человек, неукоснительно выполняющий законы общества, в

состоянии судить, какие из них хороши и справедливы, а какие дурны и

несправедливы. И только тогда он получает право оказывать в отношении

некоторых законов при определенных обстоятельствах гражданское

неповиновение. Моя ошибка была в том, что я не учел всего этого. Я призвал

народ начать гражданское неповиновение прежде, чем он был к нему

подготовлен. И эта ошибка казалась мне величиной с Гималайские горы. По

прибытии в Кхеду на меня нахлынули старые воспоминания в связи с