Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Один раз Час поехал с нами, это было в Ньюкасле, мы выступали недалеко от его дома.

— Так мы сэкономим на гостинице, — сказал он, — мы остановимся у моих родителей.

Он привёз нас к узкому, зажатому между другими домами фасаду, в доме даже не оказалось водопровода.

— Парни будут спать здесь, Кати, — предупредил меня он. — Ты с Лоттой наверху, а я с Джими.

Думаю, Лотта вообразила, что я буду к ней ночью приставать, потому что она прыгнула в постель одетой, но впрочем, может быть это просто из–за холода. Час взял с нас слово, что мы никому не расскажем, что он будет спать с Джими Хендриксом.

— О, конечно, никому не расскажем, — пообещали мы хором.

Посетители мужского клуба, где мы играли, были больше увлечены своей жизнью и не стали отвлекаться от своего пива ради того, чтобы послушать каких–то нескольких молодых хиппи. Ничего общего с той внимательной публикой, перед которой обычно Джими играл в Нью–Йорке или в Лондоне, где обычно собирались и друзья–музыканты, и приходили дельцы музыкального бизнеса. Ни один из них не понял, что перед ними вышел на сцену величайший рок–гитарист нового поколения, они даже не побеспокоились повернуть головы в его сторону. Пара клубов вообще оказались пивными заведениями с ярко освещёнными столиками из огнеупорной пластмассы и стульями, составленными друг на друга вдоль стены. Дым плавал слоями и мужчины, сидящие за столиками с закатанными рукавами, говорили громко, стараясь перекричать друг друга. Многие даже так и не сняли своих фуражек. Джими попросил их не курить во время выступления, некоторое даже услышали его просьбу и притушили свои папиросы. Он вывел усилители на полную, чтобы привлечь к себе их внимание, но привлёк только внимание владельца заведения, который подошёл и вернул ручки громкости в прежнее положение.

Он всегда играл громче, чем это позволяло оборудование и усилители к концу вспыхивали или взрывались. От этого Час с Майком сходили с ума, так как они были вынуждены срочно искать им замену. Думаю, Час или Джерри собирали 20 фунтов за вечер, их едва хватало, чтобы покрыть наши расходы. Для нас было странно, что у Джими уже была успешная сорокопятка, а деньги до нас не доходили. Хватало только на ежедневные расходы, да и жили мы в уютном месте, когда бывали в Лондоне, и ничего более. Но мы были счастливы, перемены ещё только наступят — кто интересуется музыкой, все теперь знают Джими. Уже впереди замаячили слава и известность, но гастрольная жизнь это ежедневная тяжёлая работа и немного лишних денег делало этот ад заметно легче переносимым.

Один раз мы приехали в какой–то город, а в гостинице нас не ждали, забыли заказать номера заранее. В другой раз, это было в Ноттингеме, мы добрались, наконец–то, до одной убогой старой гостиницы, название её было «Чёрный парень», Джими не мог в это поверить.

— Я не останусь в этом месте, которое называется «Чёрный парень», — запротестовал он, но выбора не было.

Ему действительно было не всё равно. Он действительно думал, что это чья–то ошибка.

— Откуда англичане взяли такое название? Попробовали бы они так назвать гостиницу в Штатах!

Если в Лондоне он привлекал к себе только любопытные взгляды, то на Севере его вид вызывал гнев и возмущение. Может быть они и были наслышаны о Карнаби–Стрит и Кингс–Роуд, благодаря передачам мод по телевидению, но сама одежда определённо ещё не достигла их главных улиц. Мужские стрижки были предельно короткие, с выбритыми затылками и висками, а одежда серо–коричневых тонов, какие носили их отцы. Где бы мы ни появлялись, мы слышали приглушённые голоса: «Это что, девка что ли?», но Джими не обращал на это никакого внимания. До тех пор пока они не стали представлять реальную опасность, ему нравилось их гневить. Были такие, которые считали его голубым из–за его поведения (хотя понятие «голубизна» не было так широко распространено, и заменялось словом «извращение», особенно на окраинах страны), и слова «педик» и «гомик» слышались и тут, и там. Скорее всего, Джими даже не знал, что они значат, а если и знал, то это его совершенно не трогало, ведь в нём сексуальности было больше, чем во всех мужчинах, которых я знала.

Час, со всей своей чувствительностью парня из рабочих районов Севера и выросшего в 50–е, не всегда мог сдержаться. Одним лондонским вечером он взорвался. Досталось двум парням из Глазго доставших нас с Джими в одном пабе в глубине какой–то боковой улицы от Тоттнем–Курт-Роуд,–куда мы зашли выпить по пути в клуб Hundred на Оксфорд–Стрит. Помнится, мы шли встретиться с Брайаном Огером и Джоном Майаллом.

— Эй ты, ты парень и ли девка? — хотели посмеяться они, при этом один из них пнул его пальцем и дёрнул за волосы.

Мы попытались игнорировать их выпады в надежде, что им надоест и они заткнутся, но они продолжали распалять себя. Последнее, что нужно было Джими в его положении, так это драка в пабе, которая неминуемо попала бы в газеты.

— Идём отсюда, — сказал Час, осушив свой стакан, — допивай и уходим.