Моя жизнь: до изгнания

Другой мир – вернее назвать его иным – был необъятной вселенной, без границ, без единого времени и единой эпохи. Да и немногочисленных обитателей этой вселенной тоже можно было обозначить как иных. Иных по виду: тощие, бедно и странно одетые, зачастую бородатые, длинноволосые, с блуждающим горящим взором, куда-то спешащие или же медленно бредущие лунатической походкой. Иных по взглядам: на мир, на искусство, на музыкальные творения. Иных по образу жизни: днём – дворники, кочегары, такелажники, ночью – поэты, писатели, художники, композиторы, философы. Иных по мышлению и духу, что позволяло им беспрепятственно пересекать границы Советского Союза и пребывать в выбранных ими временах и эпохах. Поэтому представители большого “правого” мира называли их инакомыслящими или левыми, не понимали, ненавидели и преследовали. Леваков сажали в лагеря, отправляли в психушки, но упрямцы, выйдя оттуда, продолжали “инакомыслить”, создавать свои крохотные сообщества и творить – опять же иное. И питерская подпольная богема вопреки всему существовала и “бурлила, кипела и пенилась”. Я и мои друзья были представителями этого иного мира, и некоторых персонажей нашего сообщества я постараюсь описать.

Питерская богема

Итак, отныне я на вольных хлебах. Не служащий, никому не подчиняющийся, разумеется, ничего не зарабатывающий, но на какое-то время избавленный от опасности быть обвинённым в тунеядстве и высланным из города. И начинается интереснейший период моей жизни.

Рассказывая об эрмитажном времени, я не отвлекал внимание читателя тем, что происходило в моей мастерской в это же время. А происходило и произошло немало занимательного как в творческой, так и в личной моей жизни. Писались портреты, натюрморты, пейзажи, композиции, шла напряжённая работа над циклами графики, продолжалось знакомство с новыми музыкальными, литературными, поэтическими и философскими творениями, общение с интереснейшими людьми: поэтами, композиторами, философами и интеллектуалами, среди которых встречались гении, бездари и те, кого принято называть чудаками. Об особенно близких мне расскажу чуть позже. А начать хочу с события, в корне изменившего мою жизнь. Потому что, следуя совету отца Алипия, я отказался от идеи монашества и женился на бывшей жене художника Рихарда Васми Ребекке Модлиной, скульпторе по образованию, которая была на девять лет старше меня.

Ребекка

В мастерской Шемякина сначала стали появляться Ривкины туфельки, а потом сама она, словно нарисованная его рукой. И совершенно слилась с его интерьером. Её природа создала по шемякинскому образу.

И.К.

Ребекка была абсолютным персонажем его работ.

Л.С.

Мечтательница, лапутянка, чаровница и распутница… Можно прибавить ещё множество других эпитетов, отражающих характер и поведение этой необычной женщины, вошедшей в мою жизнь. Но в основе всего лежали трудолюбие, преданность красоте и неизбывная тяга к романтике, заводящая её порой в не совсем простые отношения и ситуации. А для романтических историй в ней было всё: миниатюрная фигурка с точёными ногами, чёрные кудри, обрамляющие изысканно-неправильное лицо с габсбургским подбородком, чуть навыкате громадные выпуклые, завораживающе-нежные тёмные глаза, временами выдававшие необузданную страстность их обладательницы – Ребекки Модлиной.

На стене моей мастерской появилось несколько репродукций женских портретов работы старых мастеров, на которых лица удивительно походили на лицо Ребекки. Один из них был портрет Констанцы Гаэтани кисти Доменико Гирландайо. Та же очаровательная линия лица, шармирующая искривлённость подбородка и тёмные выразительные глаза, выдающие затаённую грусть. Средневековый скульптурный портрет королевы Изабо де Бавьер опять же поразительно напоминал Ребекку: тот же габсбурский подбородок, удлинённый нос, чуть выпуклые глаза, тонко очерченный рот. Любой, кто заходил в мою мастерскую, сразу отмечал необычайное сходство его с лицом Ребекки.