Моя жизнь: до изгнания

Следующий вопрос судьи опять к Ребекке: “Гражданка Шемякина! В заявлении о разводе вы написали, что дочь по имени Доротея, рождённую в результате вашей совместной жизни, вы просите оставить себе, а всё приобретённое за время совместного проживания – и жилую площадь, состоящую из двух комнат по двадцать квадратных метров каждая в коммунальной квартире по адресу: Загородный проспект, дом 64, квартира 17, вы согласны оставить после развода Михаилу Михайловичу”. – “Да, согласна, если мне будет оставлена моя дочь!” – решительным голосом произносит Ребекка.

“Гражданин Шемякин! Вы согласны с тем, что имущество, нажитое вами в совместной жизни, будет принадлежать вам, а ваша дочь останется с матерью?” – глядя прямо в глаза, спрашивает судья. “Полностью согласен!” – радостно выпаливаю я, вскочив со скамьи и глядя на убелённую сединами голову. “Ну и папаша! Новое поколение”, – произносит, видимо, про себя судья с явным намерением быть услышанной мною.

Раздаётся команда: “Всем встать!” Мы с Ребеккой встаём, а судья читает громким голосом текст, записанный ею во время процедуры развода: “Ввиду согласия по всем бракоразводным пунктам с обеих сторон – брак между гражданином Михаилом Шемякиным и Ребеккой Шемякиной суд считает расторгнутым!” Удар деревянным молотком по судейскому столу завершает недолгую процедуру развода. Так заканчивается первый акт операции, разработанной Диной Верни по вывозу Доротеи из Советского Союза во Францию.

Здесь я должен оговориться и отметить, что это был лишь один из планов по спасению моей дочери от поступления в советскую школу и неминуемости угодить в детскую психиатрическую лечебницу.

Первый план, безоговорочно отвергнутый мной, заключался в том, что после фиктивного развода я заключаю фиктивный брак с Диной, к тому времени “не понарошку” разведённой с бароном Манфредом Дюпольдом, и первым уезжаю с ней во Францию, а через некоторое время старший сын Дины Оливье женится фиктивным браком на Ребекке и увозит её с Доротеей туда же. Доротее исполнилось в мае этого года семь лет, и в сентябре она обязана идти в первый класс. А этого нужно избежать любым способом. Так что этот план не спасал мою дочь от угрожающей ей опасности.

Второй план, предложенный мадам Верни, был совсем никудышный: “Трое моих французских друзей приедут как туристы на круизном корабле в Ленинград. Один из них останется, а двое других отведут тебя на туристический лайнер под видом перепившего француза, и ты прибудешь на корабле во Францию. А оставшийся француз выберется через французское посольство позже”, – объясняла мне Дина, но, разумеется, этот бредовый и опасный план был тут же отвергнут.

А на план с разводом я сразу дал согласие в надежде, что до начала школьных занятий Доротею удастся вывезти во Францию.

Очень печальный вечер

Это был последний вечер для Ребекки и Доротеи в нашем питерском мире, созданном за эти годы. В мире красивом и необычном, украшенном старинными книжными шкафами с книгами любимых писателей, буфетом с кузнецовским фарфором, столами и трёхногими табуретами, выполненными столяром по моим эскизам, “готической” кроваткой Доротеи, керамическими кувшинами и бутылками причудливой формы, сотворёнными по моим рисункам гончарами в Мухинке и расставленными на полках.

Мать и дочь покидали навсегда этот мир, в котором за столами и мольбертами творилось столько чудесных вещей руками трудолюбивой троицы. Солнце садилось, освещая оранжево-красным стены и пол комнаты. Мы все молчаливы и грустны.

Обычно весело щебечущая Доротея молчит, перебирая своих любимых кукол, сшитых мной и Ребеккой. В Париж пока отправляется только маркиз Кука, а братья Бармалеи, аббат Жиль, Пульчинелла и прочая тряпичная братия должна приехать позже. Мадам Верни обещала, что обязательно привезёт их все во французский замок. Вместе с маркизом в Париж отправляется и любимая приятельница и терпеливая натурщица Доротеи, удивительно разумное существо – сиамская кошка по имени Чача, для которой куплена специальная корзина, и даже она явно грустит, забившись в угол.

Ребекка тоже молча перебирает любимые книги, откладывая те, с которыми она не в состоянии расстаться. Я замечаю, что иногда она украдкой вытирает слёзы. И когда я смотрю на маленькую фигурку Доротеи, сидящую на паркетном полу среди своих кукол, а затем перевожу глаза на худенькие плечи Ребекки, склонившейся над стопками старых книг, я тоже с трудом сдерживаю слёзы. Решив сделать на прощанье снимки Ребекки и Доротеи, я нарядил их в шляпы и платья девятнадцатого века, хранившиеся у меня для портретов, и успел сделать десяток кадров своим стареньким “Киевом”. Мать и дочь живописно освещены последними лучами догорающего солнца. Утром Ребекка и Доротея шагнут за порог этих комнат и больше никогда в них не вернутся…

Увидимся ли?

Прошло полстолетия, а я всё не могу забыть минуты прощания с моей дочерью и моей (уже бывшей) женой.