Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Итак, я отправился домой. Один из портов, куда заходил пароход, находился на Маврикии. Мы остановились здесь надолго, поэтому я сошел на берег и успел достаточно хорошо познакомиться с условиями жизни на острове. В один из вечеров я даже стал гостем сэра Чарльза Брюса — губернатора колонии.

Приехав в Индию, я какое-то время путешествовал по стране. Шел 1901 год, и в Калькутте проходила встреча участников Конгресса[70] под председательством мистера (позже сэра) Диншоу Вача. Разумеется, я не мог остаться в стороне. Так состоялось мое знакомство с деятельностью Конгресса.

Из Бомбея я отправился одним поездом с сэром Ферозшахом Мехтой, поскольку мне хотелось побеседовать с ним о положении, сложившемся в Южной Африке. Я знал, что он ведет поистине королевский образ жизни. Он нанял целый салон-вагон, и мне было разрешено проехать в этом вагоне один перегон и поговорить с Мехтой. Я пришел к нему во время остановки на заранее оговоренной станции и сообщил о своем приходе. С ним вместе путешествовали мистер Вача и мистер (а ныне — сэр) Чиманлал Сеталвад. Они обсуждали политические вопросы. Как только сэр Ферозшах заметил меня, он сказал:

— Ганди, похоже, мы ничего не сможем сделать для вас. Разумеется, мы одобрим вашу резолюцию. Но какие права мы имеем даже в собственной стране? Мне кажется, что, пока мы не обладаем никакой властью в Индии, вам не удастся добиться успехов в колониях.

Я был ошеломлен. Мистер Сеталвад, казалось, придерживался того же мнения, а мистер Вача лишь бросил на меня сочувственный взгляд.

Я попытался уговаривать сэра Ферозшаха, но и речи не могло быть о том, чтобы переубедить некоронованного короля Бомбея. Пришлось удовлетвориться тем, что мне позволят представить свою резолюцию.

— Вам нужно будет, конечно же, показать мне резолюцию, — сказал мистер Вача, старавшийся ободрить меня. Я поблагодарил его и покинул салон-вагон уже на следующей станции.

Мы прибыли в Калькутту. Президента торжественно сопроводили в подготовленный для него дом. Я спросил одного из добровольцев[71], куда следует направиться мне. Он отвел меня в колледж Рипон, где разместили некоторых делегатов. Фортуна благоволила ко мне: в том же корпусе, где поселили меня, оказался Локаманья. Насколько помню, он приехал днем позже.

Конечно, Локаманью невозможно представить без дарбара[72]. Будь я художником, я бы изобразил его сидящим на кровати, ведь я до сих пор отчетливо помню это. Из многочисленных посетителей, заходивших к нему, мне сегодня вспоминается только один, а именно ныне покойный бабу[73] Мотилал Гхозе, редактор газеты «Амрита базар патрика». Их громкий смех и разговоры об ошибках правившей нами нации незабываемы.

Но мне бы хотелось побольше рассказать об условиях, в которых проходили заседания Конгресса. Добровольцы постоянно спорили друг с другом. Ты мог попросить одного сделать что-то, он тут же передавал просьбу другому, а тот, в свою очередь, — третьему. И так далее. Делегаты же, казалось, были вечно ни при чем.

Я подружился с несколькими добровольцами и немного рассказал им о Южной Африке. Им стало стыдно за свое бездействие. Мне хотелось объяснить им, что такое подлинное служение общине. Казалось, они меня поняли, но дело в том, что дух служения не появляется в человеке сам по себе. Чтобы воспитать его, требуются, во‑первых, желание, а во‑вторых, опыт. В этих простых и добросердечных молодых людях было много желания, но опыта им недоставало. Конгресс собирался раз в году на три дня, а затем словно бы впадал в спячку. Какой опыт можно было получить за три дня? Причем делегаты ничем не отличались от добровольцев. У них было не больше опыта, а сами они ничего не делали и лишь раздавали приказы: «Добровольцы, сделайте то. Добровольцы, сделайте это».

И даже здесь я оказался лицом к лицу с проблемой неприкасаемости. Кухня тамилов располагалась обособленно. Отверженный, увиденный во время трапезы, казался делегатам-тамилам живым осквернением, а потому для них устроили в колледже отдельную кухню, отгороженную стенами. Оттуда постоянно валил удушающий дым. Кроме кухни, там была и столовая, и прачечная — получился закрытый ящик без единой отдушины. Мне все это представлялось пародией на Варнашрама-дхарму[74]. Если неприкасаемость проявляется даже в отношениях между делегатами Конгресса, сказал я себе, то легко представить, как глубоко она укоренилась в избирателях. Эта мысль заставила меня горько вздохнуть.

Условия были крайне антисанитарные. Повсюду были лужи. Туалетов устроили слишком мало, и воспоминание о стоявшей в них вони до сих пор вызывает у меня отвращение. Я указал на это добровольцам. Они решительно ответили мне:

— Это не наше дело. Пусть отхожими местами занимается уборщик.