Моя жизнь. Записки суфражистки

Рассмотрев с этой точки зрения наш образ действий, лорд Роберт пришел к выводу, что мы имели право представить свою петицию и действовали законно, отказавшись подчиняться требованию полиции об удалении от входа в Палату.

Главный судья, заявив о своем согласии с аргументацией лорда Сесила, суть дела видел в ином. Женщины, по его словам, добивались не только представить петицию, но и принятия их депутации. Ему не представляется вероятным, чтобы Асквит отказался принять женскую петицию, но его отказ принять депутацию ничего неестественного в себе не заключает, «если иметь в виду то, что происходило уже раньше в подобных случаях».

Ссылаясь на закон 1839 г. о столичной полиции, представляющий начальнику полиции право издавать распоряжения и давать инструкции констеблям для поддержания порядка и предотвращения скоплений в непосредственной близости к Палате Общин, судья признал меня и других подсудимых виновными в нарушении закона, а потому и объявил правильным приговор первой инстанции, отвергнув апелляцию и возложив на нас судебные издержки.

Так было уничтожено в Англии древнее конституционное право петиций, признанное за народом Биллем о правах и лелеемое бесчисленными поколениями англичан. Я говорю: уничтожено, ибо какое же значение может иметь петиция, которую нельзя лично вручить? Решение высшего суда потрясло членов ЖСПС, потому что отрезало нам последний путь к освобождению конституционными средствами. Далеко не обескуражив нас, оно лишь толкнуло нас к усвоению более агрессивных форм милитантства.

Глава V

Прошло около шести месяцев со дня нашего ареста в июне до нелепого решения Лорда Главного Судьи, что хотя мы, как подданные, обладаем правом петиций, однако совершили преступление осуществлением этого права. За это время ряд серьезных событий придал милитантскому движению новый, более героический характер. Читатель, должно быть, помнит, что за неделю до нашей последней депутации была приговорена к месячному тюремному заключению мисс Уоллес Денлоп за то, что подписала извлечение из Билля о правах на стенах залы Св. Стефана. Очутившись 2 июля в Холлоуэй, она вызвала начальника тюрьмы и потребовала от него, чтобы к ней был применен режим, принятый для политических заключенных. Начальник ответил, что не в его власти изменить судебный приговор, на что мисс Денлоп поставила его в известность, что суфражистки твердо решили не допускать впредь обращения с собой в тюрьме как с обыкновенными уголовными преступниками. Поэтому, если она будет помещена во второй разряд, как уголовная, она откажется от приема пищи, пока правительство не пойдет на уступки. Правительство и тюремное начальство, по-видимому, не отдавали себе отчета в серьезности поступка мисс Денлоп. Министр внутренних дел не обратил ни малейшего внимания на письмо, в котором она просто, но ясно излагала мотивы своего отчаянного шага, а тюремные власти прибегли лишь к недостойным средствам для того, чтобы сломить ее упорство. Обычную тюремную пищу заменили самыми соблазнительными блюдами, и вместо того, чтобы приносить ее в камеру через известные промежутки, в завтрак, обед, ужин, – ее оставляли в камере весь день и всю ночь. Несколько раз в день к ней являлся доктор, чтобы пощупать пульс и удостовериться во все усиливающейся слабости заключенной. Прошла целая неделя, но узница не проявила ни малейшей готовности сдаться. В четверг 8-го доктор донес, что здоровье ее быстро приближается к тому состоянию, когда в любой момент может наступить смерть. Спешно устроено было совещание тюремных властей и министерства внутренних дел, и в тот же вечер мисс Уоллес Денлоп отправили домой, после того, как она отбыла лишь четверть своего срока и совершенно игнорировала все правила заключения.

В день ее освобождения получили приговор четырнадцать, женщин, обвинявшихся в битье стекол; узнав о поступке мисс Денлоп, они по дороге в Холлоуэй в тюремной карете устроили совещание и решили последовать ее примеру. Прибыв в Холлоуэй, они заявили сразу, что не отдадут своих вещей, не оденут тюремное платье, не будут выполнять обязательных тюремных работ, не станут есть тюремную пищу и выполнять правило, воспрещающее разговаривать. Начальник тюрьмы согласился пока что позволить им сохранить свои вещи и носить свою одежду, но сказал им, что они совершили акт мятежа, а потому он доложит об этом инспекции. Вслед за тем заключенные отправили министру внутренних дел заявления, в которых требовали, чтобы к ним был применен режим, всюду применяемый к политическим преступникам. Они решили отложить голодовку до получения ответа от министра. Между тем, после тщетного требования освежить камеры – стояла невероятно знойная погода – они произвели новый бунт, выбив стекла в своих камерах.