Моё настоящее имя. Истории с биографией

Но я про Леночку. Двадцать лет тому назад она перенесла тяжелый инсульт, ей сделали три сложнейшие операции в институте Бурденко и оставили на двадцать лет жить – сначала еле подвижной, а последние годы и вовсе лежачей. И лежала она смиренно, временами даже весело, в обнимку с христианством, которое ее держало. Как у Христа за пазухой. Я все эти годы навещала ее и всегда восхищалась Леночкиными терпением и смирением. Она была мне учителем – этот ее подвиг был бы мне не по силам. Нашла бы способ ускользнуть. А у нее были иконы картонные и бумажные, и на дереве написанные, и молитвословы, и календари, и Шура Борисов, приезжавший и причащавший – накануне смерти был последний раз, – на всем этом она и держалась, и получилась у нее христианская кончина мирная, но довольно болезненная, правда, а насчет непостыдности – не знаю. Это Леночкина дочка Маша знает, она меняла ей памперсы… Двадцать лет лежачей инвалидской жизни Леночки совершили чудо с ее дочкой: Машка, девчонка шальная и неуправляемая, выросла во взрослого ответственного человека, великодушного и мужественного. Вот единственный плод Леночкиного томительного двадцатилетнего лежания с молитвословом в руках. Что мы знаем о причинно-следственных связях в этой плохо проговариваемой области?

Вспоминаю, как я привела маленького Алешу на кладбище, на могилу моей мамы, и сказала, что она была редкостно добрым человеком. И он спросил: а куда делась ее доброта после смерти? Это был гениальный детский вопрос. Я ответила патетично: она пребывает вовек. Или что-то в этом роде. А что тут скажешь?

Климочка

Один из самых давних друзей – Климочка. Володя Климов. Умер сегодня. Позвонил его друг, сожитель, не знаю, как назвать, партнер? Они были пара, и жили вместе много лет…

Не помню, кто нас с Климочкой познакомил. Но в те времена я была замужем за Юрой, может, и замужем еще не была. Точно, не была. Кажется, Володя к тому времени уже закончил философский факультет и был единственным гуманитарием в нашем кругу. Мальчики вокруг были физики-математики, я со своими подружками – биофаковская. Он же был носителем другого знания, о которым мы, соприкасавшиеся с философией через университетские курсы научного атеизма, научного коммунизма и тому подобной неприличной жвачки, понятия не имели. Я-то еще была из тех, кто книжки читал, и классе в шестом почему-то прочитала историю западноевропейской философии для советских людей, которая вся вела от Сократа-Платона к высотам марксизма-ленинизма. Про Платона я открыла (книжку, физически!) в ранние годы, до Гегеля не дотянулась, а в молодые годы меня завел мой интерес к метафизике в лес антропософии. Тоже род философии с практическим оттенком. Это был неплохой лес, точно получше курса научного атеизма.

Климочка принес с собой не философскую теорию, а скорее практику. Разговаривать с ним было исключительно интересно. Он умел про сложные вещи говорить просто, да еще и с юмором. У нас был сезон любви – ничего сексуального!

Мы провели с ним несколько недель под Тарусой, и я уж не помню, как получилось, что мы оказались вдвоем. Кажется, собирались ехать втроем, но мой муж Юра не смог поехать. Снимали мы одну комнату, и поначалу я готовилась к отпору, но отпора не понадобилось: никакого мужского интереса он ко мне не проявлял, и тема эта закрылась раз и навсегда. Тогда я еще не знала, что любовь, ему отведенная, искала не женского пола. Я вообще была мало осведомлена об этом разделении на гетеросексуалов и гомосексуалов. Тогда говорили “гомосексуалист”, и слово это было страшное и таинственное.

Было начало лета, когда пошли первые грибы. Их было несметное количество. Я не большой любитель этого промысла, кажется, с тех пор никогда и не ходила “по грибы”. Корзинок у нас не было. У Володьки была спортивная сумка, а у меня болгарский матерчатый чемодан, с которыми мы и отправлялись в лес. Далеко не ходили. Помню наш первый выход – набрали сначала всякой грибной ерунды: все-таки не мухоморов, но сыроежек и немного подосиновиков. Заполнив все имеющиеся объемы, хотели вернуться, но на обратном пути обнаружили, что мы не те грибы собирали: увидели множество красных подосиновиков и сероватых белых. И вытряхнули первый сбор и собрали хороших грибов. Как же мы радовались на этих прогулках! Я помню, как мы остановились на заброшенной дороге перед идеальным “ведьминым кольцом” из девяти некрупных белых. Долго любовались, прежде чем срезать. Ходили, конечно, с ножами – какой настоящий грибник вырывает из земли гриб, отдирая от подземной грибницы! Дома мы грибы чистили, мелкие нанизывали целиком, крупные резали. И разговаривали. Упаси господи, не о философии! О жизни, которая при любом повороте разговора уводила в непривычный для меня ракурс. Он знал и видел совершенно незнакомую мне структуру мира, и я понимала, что значит философия, когда мы говорили о самых обыденных вещах. Как это у Пастернака: “Слова могли быть о мазуте, но корпуса его изгиб дышал полетом голой сути, прорвавшей глупый слой лузги…”