Мокрый не боится дождя

Глава 12 Привет с того света

КВАРТИРА САДОВЫХ,КАБИНЕТ ПРОФЕССОРА

Профессор намеревался вздремнуть после обеда, когда засветился мобильник, поставленный на беззвучный режим. На дисплее — Пашин номер.

— Привет, Паша!

— Здорово, Садовник! Я вот по какому поводу. Спасибо за «инфу»!

— Какую ещё «инфу»?

— Про поляка. Она пришлась кстати. Все пазлы сложились. Кроме жалобы в министерство туризма.

— И что-о-о тепе-е-е-рь? — подавил зевоту «Садовник».

— Не достаёт чёткости мотива. А без него картина остаётся приблизительной.

— Ты вычислил убийц?

— Это убийца-одиночка.

— Имя?

— Не буду тебя расстраивать, Садовник. Бывай! — и положил трубку. Но профессор всё равно расстроился. Настолько, что долго мучился без сна.

Мешанина мыслей и чувств не давала сосредоточиться и на следующее утро. Чтобы отвлечься, профессор принялся наводить порядок в письменном столе.

Большую часть его заполняли карточки, на которых он ещё студентом Института Азии и Африки записывал схожие слова в русском и арабском языках.

Первая аналогия была зафиксирована 4 октября 1975 года: слово «тута» — здесь. «Тута тута фаригат иль-хаддута» — «Тут и сказке конец, а кто слушал, молодец!»

Вторая карточка от 10 октября того же года. Арабское слово «мишш» — сырная сыворотка. Здесь начинающий исследователь приводил украинское диалектное «миешань» — еда, приготовленная из сыра, сметаны и сыворотки. Но куда же без русского собрата: чуть ниже значится — «мешанина». «Близость корней — это не пустяк!» — не удерживается от восклицания юный арабист.

Он не знал тогда, что в исследовании этой темы его старший коллега по фамилии Вашкевич пойдёт ещё дальше.

Владимир Николаевич выдвигает очередной ящик. Знакомый конверт по-прежнему белеет на самом верху. Пора, наконец, ставить точку. Развернув пачку исписанных листков, он упирается взглядом в первые строчки.

Мне смешно слышать про страх перед смертью.

Я умираю последние три месяца.

Короче, мокрый не боится дождя.

Одно напрягает по-настоящему: поймут не так.

Стук в дверь. Садовой поднимает глаза. Ольгина голова — в дверном проёме.

— Звонит мама.

Владимир Николаевич откладывает послание и выходит к телефону с витым шнуром.

«Жаль отключать номер с полувековой историей. Даже из соображений экономии».

Софья Михайловна отчитывается о своём местонахождении: сквер Леси Украинки.

Профессор возвращается к себе, предварительно поцеловав жену и попросив не беспокоить. Он усаживается на старенькую оттоманку, обтянутую плюшем некогда кораллового, а теперь грязновато-розового цвета, и возвращается к исписанным листкам.

По-настоящему, я убила только одного человека — своего мужа.

Он родился не для войны. А я послала его в этот бардак.

А уж потом пан Титочка отправил его в Иловайский котёл.

У чтеца заломило в глазницах, и он прижимает ладони к векам, перед этим потерев друг о друга. Вычитанный в какой-то книжке метод «пальминга» помогает расслабить аккомадационную мышцу.

«Новых очков для чтения не избежать. Как и этого свалившегося на его голову откровения».

Он пошуршал страницами в поисках того места, где остановился, но не нашёл и принялся читать с того, что оказалось перед глазами.