Мокрый не боится дождя

— Родители студента — понятное дело, тёртые, прошедшие через жернова коммунстической идеологии, смекнули: пора давать задний ход. Дескать, не подумали. Уберем с людских глаз. Простите за политическую незрелость. Но на беду, дома оказался сын. Тот самый студент-медик. Он в разговор опрометчиво встрял, объяснив хлопцам на хорошем русском языке, что у тех параноя. И сослался на незаконченное психиатрическое образование. Те в дискуссию ввязываться не стали. Может, просто отдельных терминов не поняли. Короче, ушли без лишних слов. А где — то через неделю «психиатра» встретила ватага молодцов в балаклавах и …задала трёпку.

— Понятно, — Садовой встал, чтобы налить себе чаю.

— Чего тебе понятно? — вышел-таки из себя Миколай Миколаевич, — ты сидишь в своём кабинете, как на необитаемом острове. «Арабский и русский — языки-братья!» А мне вот на «украинську мову» переходить.

— Давно пора, — примирительно улыбнулся Садовой, — ты в украинском государстве живёшь. К тому же двуязычие — хорошая профилактика. — И заметив промельк удивления на лице гостя, пояснил: — Против старения мозга.

Микола Селянинович, проигнорировав доводы брата, продолжал:

— Младшая внучка пришла из садика и говорит: «Россиянська мова дюже погана, гавкають, як собаки». Кстати, теперь на Машу не откликается. Только на Маричку.

— Пройдёт. Это как подростковые прыщи.

— Думаешь?

— Уверен.

Микола Селянинович уставился на свои крупные крестьянские руки и резко сменил пластинку:

— У вас и пригляд лучше. Всё-таки две пары глаз.

— Ну да, — обречённо вздохнул профессор.

— Сдюжишь, брат?

Профессорская голова медленно опустилась на грудь.

А Микола Миколаевич засобирался домой.

«Боится, что передумаю?»

Садовые проводили гостя, и Ольга заперла дверь на металлический засовчик. И дверь, и запор сохранились со времени её детства. Лишь за ними она чувствовала себя в безопасности. В особенности в последнее время, а если абсолютно точно, после поездки деверя в Донецк.

Пройдя в детскую, супруги присоединились к Софье Михайловне, стоявшей у окна и наблюдавшей, как старший сын, чуть ссутулившись, пересекает двор. Вот он миновал обтянутую снежно-ледяным корсетом скамью, развернулся и, отыскав взглядом их окно, поднял правую ладонь.

С течением времени она всё более напоминает жест благословения, подумал профессор.

А Софья Михайловна разжала пальцы, и тюлевое полотнище плавно вернулось в исходную позицию.

Предоставив свекрови и мужу потолковать с глазу на глаз, Ольга отправилась на кухню. Забраться бы сейчас в кресло, подтянув ноги к груди и открыть любимую книжку. Как в детстве.

Но сегодня не до чтения… Да и единственное удобное кресло теперь в кабинете супруга.

Ольгу снедала тревога. И начало ей было положено поездкойна родину Садовых. Нет, деверь был немногословен, но даже в том скупом отчёте, она с чуткостью гуманитария ощутила тяжёлые эманации боли, ужаса и отчаяния. Тогда она впервые увидела добродушного «Миколу Селяниновича» под другим углом зрения.

Миколай Миколаевич следовал заповеди «плодитесь и размножайтесь», произведя в промежутках между научными экспериментами, защитой диссертации и организации целого отдела пятерых детишек. Чуб младшего брата трансформировался у него в ёжик, напоминающий припорошенный снегом чернозём. Низко свисающие, будто вытянутые руки, сохраняли загар даже зимой.

Он раньше других просёк послемайданную ситуацию и принял превентивные меры, вывезя Софью Михайловну с Донбасса. Видимо, сработала генетическая память предков, не единожды спасавшихся от войны.

Для срочной эвакуации он выкатил из гаража ботанического сада стоявший без надобности, но всё ещё ходкий «Запорожец». Видимо, вид двух «пенсов» на ушастой колымаге с багажником, забитым жалкими пожитками, вышел убедительным: на блок-постах обеих противостоящих сторон дополнительных вопросов не возникло. Впрочем, время «дани» за проезд наступит позже. В результате эвакуация стоила Садовым, что называется, малой крови. Что касается самой Ольгиной свекрови, то обошлось лишь сетованиями на необходимость поручить заботам соседки кота Рыжика, ровесника первого майдана.

Усилиями «министерства правды» киевского образца их отсекли от сколько — нибудь достоверной информации. Правда была строго дозирована и процежена ситом цензуры. Но мало-помалу пришло убеждение: тебя дурят, а ты делашь вид, что это… Короче, ты принимаешь правила игры. Потому что иначе… О, это они уже проходили в идеологически стерилизованном СССР. Оставался один выход. Или вход. Абсолютная воинственная аполитичность.

Поначалу супругам Садовым она оказалась не по нутру, и некоторое время они в тайне друг от друга лазили по Интернету в поисках альтернативной точки зрения. Это не прибавляло оптимизма, и тогда, чтобы не сойти с ума, они сомкнули створки своей раковины.

Так и жили последние месяцы — не участвуя, не состоя, не думая. И вдруг эта Ольгина встреча в книжном магазине.