Молчание

— Неужели ты не понимаешь, — удивился Вадим, — что я, скорее всего, подобрался к разгадке всего происходящего в этой больнице. Я думаю, что если мы попадем на эти этажи, то найдем много ответов на интересующие нас вопросы.

— Знаешь, я столько за последнее время наслушался всякого бреда по поводу происходящего, — ответил на это Сергей, — что мне даже улыбаться в ответ стало впадлу.

— А я, кажется, догадался, как можно попасть на скрытые этажи, — влез в разговор Жора.

— Тут только дурак не догадается, — буркнул Вадим.

Сергей скептически улыбнулся и сказал:

— Если я все правильно понимаю, то речь идет о странной шахте, которая очень похожа на лифтовую.

— А чего ты лыбишься? — вспыхнул Жора.

— Да то, что эта шахта у вас как таблетка от всех болезней. Все, что только можно, вы сваливаете на нее. А она может быть самой обыкновенной шахтой, которая никаких ответов на ваши вопросы в себе не прячет.

6

Погодин проснулся в шесть часов утра на жутко холодном полу в вестибюле первого этажа из-за собственного, выворачивающего наизнанку, кашля. Он потянулся рукой к бутылке коньяка, в которой осталось граммов двадцать живительной влаги.

Петр Алексеевич открыл рот, вылил в него остатки коньяка и только после этого взглянул на Магамединова, который лежал посередине вестибюля и громко храпел.

Погодин откинул бутылку в сторону, она загремела на полу и медленно покатилась. Максим Викторович вмиг перестал храпеть. Он повернулся на спину и открыл глаза.

— Господи, как раскалывается башка, — пожаловался Кощей Бессмертный.

— Погодин, мы что, опять с тобой, как в старые добрые времена, нажрались до свинячьего визга? — осторожно, все еще надеясь, что он ошибается, спросил Магамединов.

Погодин с грустью посмотрел на пустую коньячную бутылку.

— Получается, что так, — ответил он.

Максим Викторович поднялся и уже в положении сидя стал интенсивно тереть свои уши, а затем виски.

— Не напомнишь, что мы отмечали?

Погодин попытался вспомнить, но вспышка головной боли перекосила все его лицо. Петр Алексеевич покрутил головой по сторонам, тихонечко выругался матом и заметил остатки костра: черные угли и обломки стульев.

— Так мы ж, — вскрикнул Погодин, — провожали в последний путь мою фантазию. Кремировали ее, короче.

— И что ты хочешь сказать, что нам с тобой для того, чтобы нажраться, хватило одной бутылки коньяка на двоих? — спросил Магамединов, проводив взглядом «ногогрыза», который вылез из — под скамейки и вновь заполз под нее. — Нет, тут что-то не так…

— Можно, я тебя поправлю? — спросил Погодин.

Магамединов заторможено кивнул, не понимая, что хочет поправить Петр Алексеевич.

— Давай, валяй, — сказал он.

— Не на двоих, а на троих. С нами еще Круглова пила.

— Точно! — воскликнул Максим Викторович. — Интересно, куда же она подевалась?

Погодин икнул и неуверенно пожал плечами.

— Может, она побежала еще за одной… и-ик… чтоб догнаться.

Магамединов отчаянно вздохнул.

— Погодин, я тебя умоляю, — попросил он, — давай думать, как интеллигентные люди.

7

Во второй палате хирургического отделения утро начиналось намного хуже. На полу лежал какой-то человек, с первого взгляда трудно было определить, кто это. По его волосатой руке перемещались беловато-красные червячки, серые «жучки» и маленькие «ногогрызы». Все они озабоченно двигались в своих направлениях. Жизнь их шла своим чередом. Голова человека тоже кишела живностью, из-за которой не было видно его лица.

Неожиданно открылись глаза. Часть ползучих тварей разбежалась по сторонам. Зрачки осторожно покосились налево, затем направо…

Николаев чуть не закричал от ужаса, ползающего по нему. Сердце так сильно забарабанило внутри грудной клетки, что он сам почувствовал каждый его стук. Левая рука метнуласьодорваласорваласьстукышал и стряхнула с лица большую часть ползучих тварей. Павел Петрович осторожно приподнялся на локте и расширенными от ужаса глазами посмотрел на кровать, которая стояла рядом с ним.

На кровати лежал большой мужчина в возрасте сорока лет. Из его вздутого и треснутого живота выползали ползучие твари. Такими же тварями была усеяна вся кровать. Глаза несчастного испуганно бегали из стороны в сторону.

Николаев резко вскочил. Он начал бешено отряхиваться. За спиной Николаева раздался голос Маскутина — больного, который что-то ел и смачно чавкал:

— Я фигею от такого утра, Павел Петрович.

Николаев вздрогнул и медленно повернул голову. Маскутин сидел на своей кровати и ел… свою же руку. Пальцев на ней уже не было, из рваных ран текла алая кровь с примесью чего-то желтого.

Николаев заорал:

— Ты что творишь?!

— Я сам еще толком ничего не понимаю, — ответил больной. — Есть хотите? — спросил он и протянул Николаеву свою обглоданную руку, с которой капала кровь.

Павел Петрович почувствовал запах тухлого мяса, тут же согнулся пополам и содрогнулся от приступа рвоты.

Маскутин посмотрел на свою руку любопытным взглядом. Его зрачки расширились от ужаса — до его сознания начало доходить то, что он видел.

— О-ё! — прошептал он. — Что это с моей рукой?!

Затем осмотрелся по сторонам и заорал во всю глотку:

— А-а-а!!!