Молчание пирамид

— Ящерицей назовут. Она еще не родилась. Но когда родится и подрастет, возьму ее на воспитание и мы в мир уйдем. А когда она созреет в миру, сюда вернемся, в Горицкий бор.

После этого Алексей Спиридонович успокоился, устыдился, что подслушивает, и подальше отошел.

Артемий еще раз являлся, уже осенью, сказал, что уходит зимовать к староверам и здесь показываться не будет, чтобы следов на снегу не оставлять и не бросать подозрений на родню. А как растает снег, так придет опять. И наказал Алексею Спири-доновичу:

— Береги моих сыновей. С Никиткой-то ничего, а за Ящеря боюсь. Прознают власти — не миновать беды.

Но беда пришла с другой стороны. Как-то по осени приехал главный начальник по лесам и говорит Алексею Спиридоновичу:

— Ну, теперь у тебя начнется настоящая работа. Разрешаю тебе Горицкий бор рубить.

— Нельзя его рубить, — говорит тот. — В этом бору даже ветку сломить, и то подумать надо. И ходить там следует лучше босым или уж в лапоточках, чтоб мха не повредить.

— Ты что же городишь, Спиридоныч? — удивился главный начальник. — Делай отвод делян, и пусть лесозавод начинает рубить. Зимой сюда лагерь переведут из Михайловского, надо бараки строить. В половодье этот лес ждут на рейде!

— Не стану делать отвода, — уперся Алексей Спиридонович. — И в бор никого не пущу.

— Я тебе приказываю!

— Беда большая случится, если вырубить бор, — стал он уговаривать начальника. — Растревожим древнюю пустыню — потом не остановим. Там песок особый, текучий, хоть в песочные часы засыпай. Его только корни да мхи держат, и есть этому научные доказательства. А ветра какие у нас бывают — сами знаете.

— Ты мне науку сюда не привязывай! — Застро-жился начальник. — Стране лес нужен, и я его дам. Отводи деляны под порубку!

— Не отведу!..

И так, слово за слово, разругались они с главным в дребезги, и тот сел в свою кошеву, кулаком погрозил и кучера в спину толк — поехали!

Перед ледоставом Алексей Спиридонович как всегда утром повел на речку коня поить, чтоб потом запрячь да в лес ехать, но тот прибежал спустя четверть часа один, узда по земле волочится. Анна выскочила, запустила коня, оглядела весь берег — нет нигде мужа. Вернулась домой телогрейку надеть, а Я щерь с полатей соскочил, за руку взял и говорит, глядя в глаза:

— Не ищи, тетя Аня. Увезли его. Подъехали двое в кошевке, на паре, веревкой руки спутали и увезли. Убьют сегодня дядю Алексея в два часа пополудни.

Анна обмерла вначале, потом закричала, заревела в голос, к родне метнулась посоветоваться, к милиционеру — помочь не может, хотя знает, что увезли, и надеется, отпустят, поскольку человек-то он безвредный и для власти полезный.

Но не утешилась душа, в двенадцатом часу села Анна на коня верхом и в уезд, где органы были. А без малого шестьдесят верст! У них кони сытые, а у нее мерин лесозаводской, надорванный — не догнать, да и время упустила. Ровно в два часа пополудни запалился он и пал, Анна из седла кубарем и в тот миг поняла — нету более Алексея.

Но встала и пошла пешком, а как настегает себя мыслями, так и бегом бежит. К полуночи возле запертых дверей органов уже стояла, стучала и молила, чтоб к мужу пустили: знала, правду сказал Ящерь, да верить не хотела. А ей утром говорят — домой отпустили, мол, ошибочно взяли, и что ты тут, глупая баба, всю ночь стучала?

Неужто Ящерь предсказал ложно? Не бывало доселе, знать обманывают. Записалась к главному начальнику, приходит на следующий день в назначенный час — не пускают! Много вас, говорят, ходит тут. Сказано отпустили, значит отпустили. Иди домой! А она возьми и скажи:

— Знаю я, вы его еще вчера ровно в два часа пополудни убили!

Тут они запереглядывались, притихли.

— Кто тебе сказал? — ласково спрашивает один. Ящеря назвать — не приведи Бог! Да и не поверят…

— Нашлись люди, сказали!

Анну хвать и в каталажку. День просидела, вечером главный начальник приходит: маленький, черненький, кудряшки дыбом — ну, соплей перешибешь мужичонка!

— Кто сказал? — спрашивает строго, а бас-то как у батюшки силуяновского.

Анна поняла, что не отступятся, заплакала, взмолилась:

— Никто не сказал, сердцем почуяла, сон дурной видела…

— А почуяла ты сердцем, кто муж твой?

— Да кто? Человек добрый, обходительный да ласковый…

— Это он с тобой ласковый. Знала ты, что он — сын жандармского полковника? Знала, что скрыл он свое происхождение, в Сибирь прибежал, в доверие советской власти втерся?

Тут Анна обомлела, слова сказать не может: никогда ничего подобного о своем Алексее Спиридоновиче не слышала…

— Могу я тебя, — говорит этот мужичонка дальше, — в лагерях сгноить, как жену врага народа. Но я добрый и отпущу тебя, коли поблагодаришь меня.

Вспомнила она о детях, что остались без пригляда, и вымолвила:

— Благодарю…

Пришла домой с мыслями тяжкими, тихая, вялая, будто воздух из нее выпустили. Обняла Ящеря и говорит:

— Ох, не знаю, Ящерка, что и подумать… К кому ты ни явишься, туда горе приходит. Уж прости, но боюсь я тебя.