Молчание пирамид

— Поэтому вы решили съездить в Сибирь и опоздали в командировку?

Естественно, Баринов ей доложил о самоволке…

— Я проверял новую информацию. С ведома Старика.

— Все равно, приеду — напишите объяснительную. — Зазвенел в ее голосе булатный клинок. — И не смейте прикрываться… своими закулисными отношениями!

— Не смею…

— Вы пока еще работаете у меня!

— Я помню об этом, Принцесса…

— Ну, а результат есть какой-нибудь? — Она вложила шашку в ножны.

— Есть.

— И что, один килограмм массы там легче на два грамма?

— Даже больше, чем на два…

— Такого не может быть! Что вы мне?.. Скажите еще, вода закипает при пятидесяти градусах.

— Там вообще нет воды. Я чуть не умер от жажды…

— Надеюсь, теперь вы ее утолили?

— Да, здесь есть красивая речка…

Из трубки вдруг подуло весенним легкомысленным ветерком.

— Я уже так соскучилась по этому уютному городку! Европа, это ужасно… Там еще кувшинки не отцвели?

— Цветут…

— И колокола звонят?

— Каждое утро…

— Но вы все равно не успокаивайтесь, — приказала напоследок полковник Скрябинская. — Тишина там обманчивая.

В это время в комнату заглянул помощник, причем, сразу после телефонного разговора, словно подслушивал под дверью.

— Ждем Принцессу, — будто между прочим сообщил Самохин. — Тебе велено обеспечить прием.

Кличку Скрябинской Плюхач знал, однако известие встретил спокойно. И только поздно вечером, когда они сидели за бутылкой местной водки, его неожиданно потянуло на откровенность.

— Ты меня сегодня обрадовал, — вдруг сказал Плюхач. — Я уже и не надеялся, что мы еще встретимся…

— С кем?..

— С Дианой Васильевной… Когда приезжала сюда в первый раз… Я обалдел от нее. И до сих пор скребет…

Разница в возрасте у них была лет в двадцать…

— Принцесса у нас не обольщаема. — Попытался унять его страсть Самохин. — Говорят, ее домогался сам Юрий Владимирович.

— Я и не обольщал… Мы с ней всю ночь просидели на берегу. А в реке кувшинки только зацветали. Утром колокола…

— То-то она про кувшинки спрашивала!

— Врешь?

— Да она еще в Москве про них жужжала. И тебя в помощники определила…

— Тогда я на коне!

— Тем более, Принцесса только что из Германии. Подтяжки делала…

— Вот об этом не надо! — вдруг взорвался Плюхач. — Не надо намекать на возраст!

Он ушел в зал, раскинул диван и лег, не застилая простыни, — обидчивым оказался!

— Ладно, извини, — уже перед сном сказал Самохин. — Я ни на что не намекал…

Пружины у дивана скрипели несколько минут.

— Что еще говорила? — спросил, наконец, примирительно помощник.

— Приказала не расслабляться. Тишина здесь обманчивая.

Вероятно, он понял это в прямом смысле, встал, попил воды на кухне, натянул куртку и ушел на улицу. Может, отслеживать, нет ли наблюдения, а может, на реку, где вовсю цвели кувшинки…

Конечно, успокаиваться было нельзя, на самом деле в это время что-то происходило, совершались какие-то незримые действия, но Плюхач только руками разводил, каждый день проверяя, нет ли слежки, хвоста — о жемчуге словно забыли все и по команде.

А он по-прежнему лежал в коробке, притягивая внимание одного только помощника, который продолжал свои эксперименты. В ту ночь, когда обиженный Плюхач бродил по улицам, у Самохина заболел желудок и кочевники опять поднесли ему ковш с расплавленным оловом. На сей раз он сам открыл рот, чтобы поскорее влили, думая, что будет продолжение сна, однако раскосый палач сильно потряс его за руки, засмеялся и отпустил. Словно догадался, чего или кого ждет Самохин! А к лицу его склонился Плюхач.

— Сергей Николаевич. Ты кричишь во сне.

— Меня опять казнили… — Самохин сел и поджал живот. — Язва… Сейчас выпью альмагель… Ты давно пришел?

На улице светало, и над городом уже проблескивало зоревое небо.

— Жемчуг из пирамиды, это точно, — после паузы сказал помощник. — Им была усыпана комната…

— Ты что, опять провалился?

— Можно и так сказать… Полусон какой-то с открытыми глазами. Ты тут закричал!.. Я проснулся, лежу и думаю. Я как раз входил туда через какие-то красивые ворота с орнаментом… Сейчас бы бумагу и карандаш, мог бы нарисовать, еще не забыл. Но очень сложный и совершенно не знакомый орнамент… А в комнате весь пол усыпан жемчугом, ровным слоем. И это были слезы.

— Слезы?

— Окаменевшие слезы какой-то богини. — Голос Плюхача стал напряженным. — Она сидела на троне и плакала. Будто жениха ждала, а он не приходил…

— Ты и богиню видел?

— Нет… Это мне словно кто-то нашептал. Я только вошел в комнату босым и наступил на жемчуг. И сразу узнал… Она там плакала давно-давно, так что слезы успели окаменеть… А комната огромная и пустая. И пирамида сверху покрыта граненым хрусталем! И вся светится!

Слушая его, Самохин вновь ощутил то знобящее чувство, будто опять поднимал с земли кусок ткани, неизвестно откуда взявшийся в пустыне.

Разум противился, выставляя некий, запрет — ходить дальше нельзя! Это грань, за которой сознание начнет рассыпаться, приобретая бесформенное состояние.

И тогда можно поверить во все: в хрустальные пирамиды, в россыпи жемчуга, в Тартарары и материализацию сновидений…

Потом можно сидеть и играть в песочнице…

— Тебе светит психушка, — проворчал Самохин. — Если пирамиды снятся…