Молчащие псы

Все больше привлекает меня фигура того человека, который надел на себя нищенские лохмотья, но сам является таким владетелем, что бросает вызов империи царей и делает это так снисходительно, словно бы в его распоряжении были все богатства Исфахана и способности Синдбада, переносящего египетские пирамиды на летающих коврах. Заговорщик, нафаршированный революционными стремлениями, желающий освобождать народы от порлитического насилия и человечество от общественного гнета – в нем, подозреваю, концентрируется историческая загадка данного времени, и его мысли представляют ключ к ней, то есть, его жизнь достойна наивысшей заинтересованности писателя. К сожалению, это единственный из моих героев, о которых более, чем вы уже услышали, не могу вам сказать, поскольку сам ничего не знаю, не могу я распознать ни его прошлого, ни настоящего. Всякий раз, когда я желаю в них заглянуть, раздаются птичьи крики, их крылья бьют перед глазами, затемняя картину, взбивая брызги морской пены и белого тумана, окутанные сырым шорохом, и я вижу лишь его глаза, крупные и спокойные, словно глаза сов в тот час, когда празднуют покойники, а из-за песни ветра доносится тиканье невидимых часов, мерный клекот тяжелых капель, спадающих на ступени в замкнутое святилище. Он же находится за той дверью, стоит в прихожей, вооруженный своим звериным чутьем, и прислушивается к моему дыханию… Кто ты – спрашиваю – ангел или сатана, что слушает мой рассказ, насмехаясь над ней в молчании мрачного мира духов?... Я тот, кто я есть… - отвечает туман, и его лицо расплывается в городском пространстве, заполняя пустые площади и коробки домов, проникая сквозь стены и отражаясь в зеркале спящей реки, в отполированных тушах колоколов над крышами и в свете лампы, что режет мои глаза, когда я сижу со стопкой покрытых буквами листов и окурком, обжигающим мои губы. Дымовые губы шепчут: Пройди рядом со мной в тиши мрака и займись тем, что тебе дозволено, погляди на Кишша и того веселого атеиста, что ему служит, а еще лучше – загляни к королю, когда он беседует с "Алексом", поскольку это я сотворил!...

Пробуждается день, а у старых грустей вновь горький вкус подавляемой магии, они не исполнены, поскольку он, столь важный, обрывает все тропы, ведущие к нему. Я кормлю своих пернатых приятелей и ожидаю, когда замолкнет шум в сенаторском зале Замка, делегаты разойдутся по выделенным им квартирам, а король вернется в свои покои, чтобы отдохнуть после очередной сеймовой стирки грязи этой страны.

Вернулся он в пять вечера, в ту закатную пору, когда в головах мужчин начинают сновать золотые кубки и развратные девицы, но он настолько был измученным и отравленным ходом совещаний, что атласные бедра баронессы фон Шниттер и неспокойное лоно княгини Изабеллы в данный момент были ему совершенно безразличны. Камер-лакей переодел его в не мешающий движениям robe de chambre, который теперь стали по-немецки называть шлафроком, и заказал ужин, который Станислав Август потребил в одиночестве, н желая никого видеть. Нескольких просителей он приказал отослать к Мошиньскому или Браницкому, сам же лег на диван, погасив лампу. По стене, обитой красной материей, мрак сползал на него самого, на мебель и картины и впитывался каплями бальзамической тишины в толстые ковры, на которых краски тускнели, превращая пушистую драгоценность в бесцветную тряпку.

Разбудил короля Хенник, пришедший разжечь огонь в камине. Понятовский приказал ему зажечь лампы и подошел к своему письменному столу, на котором лежало несколько новых книжек, в том числе: два английских романа, которые доставил коронный писарь, Огродский – "Тристам Шенди" Стерна и "История приключений Джозефа Эндрюса и его приятеля, мистера Абрахама Адама" Филдинга. Король взял второй роман и углубился в чтении. Через несколько страниц он почувствовал, как лицо его краснеет. "...Единственным источником того, чтобы сделаться по-настоящему смешным, является притворство, - читал он. – Притворство следует из двух причин: тщеславия и лицемерия. Тщеславие заставляет нас притворяться, чтобы добыть аплодисменты. Лицемерие, в свою очередь, приказывает нам избегать критики путем скрывания наших проступков под плащом добродетели".

Понятовский сглотнул слюну. Щеки горели, словно бы он получил пощечины с обеих сторон лица. Он стиснул книжку так сильно, что могло показаться, будто бы он желает ее раздавить словно хрупкую пудреницу из венецианского стекла. Глаза же сами, вопреки нему самому, вернулись к печатному тексту... "Притворство, следующее из тщеславия, более близко к правде, поскольку ему не следует преодолевать столь резкого сопротивления природы, как в случае лицемерия, оно находится в тесном союзе с мошенничеством, хотя на самом деле порождено тщеславием, скорее всего, оно связано с желанием представить себя в наилучшем виде. Так, например, притворство щедрости...". Король бросил книжку так, что та отскочила от двери и упала на пол. В дверях появился перепуганный Хенник.

- Слушаю, сир...

- Выматывайся! – крикнул Понятовский.