Молчащие псы

- Томатис, да вы с ума сошли! Это… это же… отвратительно, нагло и… неслыханно! выдавил из себя Казанова, у которого пребывание в дьявольском кабинете полностью отобрало остатки хладнокровия.

"Директор спектаклей" покачал головой, словно учитель, который порицает ученика за неверное изложение и понимание предмета.

- Не может быть отвратительным нечто, обладающее королевскими размерами и возбуждающее уважение, заставляющее преклонить колени. Не будет наглым предложение, которое дает возможность одной картой выиграть состояние взамен за риск легкого неглиже на глазах восхищенных дам. Впрочем, это никак не неслыханная piccola nudita[18] великого человека. Миру известны прецеденты, оправдывающие подобную выходку, взять, хотя бы, дона Альфонсо, который прохаживался голым по улицам Феррары в конце XV века, то есть, в пору, гораздо менее либеральную, чем нынешняя… И не рассчитывайте на то, шевалье, будто бы король вновь предоставит вам поддержку из личных средств. В вопросе подобного рода расходов Его Королевское Величество признает принцип: стучать только раз. Так что вам следует принять мое предложение, настолько великодушное, что я и сам не подозревал себя в такой сердечности. Рискуете вы малым, а вот выиграть можете о-го-го сколько.

- Рискую, потому что король тут же прикажет мне убираться из Варшавы в двадцать четыре часа!

- Наверняка, - невозмутимо заметил на это Томатис, - но разве вы не сами говорили, что это провинция, первый в которой не стоит пятого в Париже? Вы рискуете всего лишь выездом из провинции, я же рискую утратой состояния, которое редко можно выиграть в карты. Оба мы выходим на очень глубокие воды, я же, чтобы у вас не было сомнений в том, что решать будет слепая судьба, передаю банк господину Кампиони, и даже больше, я соглашаюсь на то, чтобы вы приняли решение только лишь после того, как увидите собственную карту!

Это предложение и вправду было великодушным, тут Казанове нечего было возразить. Он получил трефовую даму, Томатис – бубновую девятку. В долю секунды Джакомо вспомнил, что до сих пор из игры вылетела всего одна дама этой масти, а в колоде оставалось всего несколько карт, так что лежавшая среди них третья трефовая дама должна была выйти вот-вот. Правда, он не знал, как выглядит ситуация с девятками, и украдкой бросил взгляд на лицо приятеля. Тот едва заметно пошевелил веком, что означало: все в порядке, играй!

- Согласен, - сказал Казанова.

- Benissimo. Но перед тем одно маленькое дельце. Я должен иметь письменную гарантию, шевалье, что вы исполните свои обязательства.

- Разве моего слова недостаточно?

- Слово – не член, amico mio, его нельзя схватить, оно улетает, словно птичка.

- Каких гарантий вы желаете?

- Крепких. Таких, чтобы вы не смогли уже отступить. Под мою диктовку вы напишете несколько оскорбительных слов в адрес короля, которые мы либо тут же сожжем, если вы выиграете, либо отдам вам после выполнения вашего обязательства, если фортуна не благословит имеющейся у вас карты, либо же я предъявлю их королю, если вы свое слово нарушите…

- Никогда и ничего подобного я не напишу.

- Тогда никогда не стать вам богатым человеком; не умеете вы заботиться о наличности. Счастье не любит идти к тем, которые не дают ему шансов. Жаль мне вас.

Тяжело дыша, Казанова прикрыл веки. Все это было кошмаром, словно дурной сон. Но ведь Кампиони, похоже, знает, что делает – если бы им грозил проигрыш, он не давал бы знака: играй!

Бессознательно он произнес:

- Если я проиграю, а вы, граф, нарушите договор, то есть покажете сей пасквиль королю до истечения месяца, я вас убью! Собственноручно или посредством наемных убийц, даже если бы пришлось выписывать их из Венеции, но, клянусь, я сделаю это, и да поможет мне Господь!

- Va bene. Прошу не опасаться, месяц я обожду, жизнь мне пока что мила… Вот мои деньги и вексель пана Браницкого… А вот тут бумага и перо.

Томатис диктовал, а Казанова дрожащей рукой писал оскорбления величию человека, которого любил, и от которого получил немало милостей. Все в нем внутри сжималось от этих слов, но было совершенно понятно, что у Томатиса должны быть сильные гарантии, выставляя громадные средства против клочка бумаги, чтобы впоследствии противник никак не мог его обмануть. С моментом проигрыша подписанта, содержание пасквиля обретало силу катапульты, выбрасывающей Казанову из этой страны, да и то, лишь тогда, если бы король, прочитав его, отказался от того, чтобы бросить наглеца в тюрьму. Все это так, но в случае выигрыша шевалье де Сенгальт становился крезом, ну а позорящая его бумажка тут же должна была превратиться в пепел. Ну а картами, которые должны были обо всем решать, управлял мессир Кампиони! Джакомо вновь дышал свободно.

Томатис тоже не был похож на нервничающего человека. Он разлил вино по бокалам и произнес тост:

- За наиболее счастливого!

На поверхности напитка в рюмке Казановы плавала белая крошка, кружа вдоль стеклянных стенок; все медленнее и медленнее, пока совсем не остановилась.