Молчащие псы

В зале ожидали с нетерпением, Аполлона приветствовали аплодисментами. Он уселся на троне, держа в руке оливковую ветвь, после чего получил от дам первый вопрос; вопрос, естественно, касался любви, а чего же еще он мог касаться? При встречах вдвоем народ попросту занимался любовью, когда же встреча происходила в более широком кругу, тогда занимались теориями любви. При этом разбирались всяческие оттенки порывов человеческого сердца, насмехаясь над супружеством (это считалось хорошим тоном; чудаком считался тот, кто искал в браке чувств), прославляя взаимные романы, но вместе с тем вознося на пьедестал платоническую любовь! Понятное дело, мало кто откровенно практиковал принципы этого идеала, противоречащего человеческой натуре и всему порядку в мире, но даже пьяная мурва[17] (как элегантно говаривали наши деды, если находились в смешанной компании) не осмелилась бы среди бела дня противостоять моде на фразеологию о превосходстве чистого сердца над стремлением к успокоению чувственных желаний. Заданный же Аполлону вопрос звучал так:

- Какого мужа следует искать, чтобы быть удовлетворенной?

Паж подумал минутку и сказал, облекая ответ в олимпийский тон:

- Молодой – непостоянный; в средних годах – ревнивый; старый – ни на что не пригодный; красивый – хороший для других; гадкий – отвратительный; умный – заносчивый; глупец - невозможный для совместной жизни; богатый – скупец; бедный – умирающий от голода; порывистый – тиран. То есть, мои дамы, если желаете счастья в доме, выбирайте немого слепца.

Ответ был вознагражден бурей аплодисментов.

- Тогда, в связи с этим, скажи нам, божественный Аполлон, какую же, тандем, следует выбирать жену? – спросил король.

- Молодая – капризная; старая – гиря у ног; красивая – опасная; бесформенная – наказание божье; богатая – слишком дорогая; бедная – слишком жадная; глупая – несчастье; ученая – будет желать предводительствовать.

- Так что же ты нам посоветуешь, тандем, какая жена самая лучшая?

- Мертвая.

Зал затрясся от смеха. Король покачал головой, и не сдался:

- Это, как раз, понятно, только так легко ты у нас не выскочишь! Какая жена более всего способна к любви?

- Чужая.

- Тогда скажи нам еще, - спросил король, переждав, когда утихнет шум, - что в любви, тандем, важнее: умение тел или чувствительность сердец?

Аполлон молчал; последние слова затронули в нем болезненную струну. Во рту он почувствовал вкус ненависти и пожелал выплюнуть своего повелителя, как выхаркивают слизь при простуде. Понятовский удивился:

- Так что же это, Туркул… пардон, божественный Аполлон, что же такое, тебе нечего сказать о любви? Ты, столь умелый в ars amandi, тандем?

Воцарилась тишина, наполненная ожиданием, которое прервал стоящий рядом с Томатисом шевалье де Сенгальт; сделал он это спокойным и окончательным голосом, словно бы желал спасти пажа из неловкого положения:

- Искусство любви требует чего-то большего, чем только лишь хорошей техники, но говорить можно только о технике, следовательно, не там, где находятся дамы, сир.

- Вот мнение мастера! – воскликнул король. – Аполлон, мы освобождаем тебя от ответа, напророчь нам чего-нибудь другого!

Пажа засыпали градом очередных вопросов. Томатис же склонился к Казанове:

- Кстати о технике и мастерстве, шевалье… Мне говорили, будто бы вы несравненный маэстро в картах…

- И вы поверили, граф?

- Поверю в том случае, если вы обыграете меня. До сих пор у меня не было оказии поверит кому-либо, и я считаюсь первым игроком в этой стране.

- Все это замечательно, синьор Томатис, но я знаком с такими, которые приняли бы любое пари, ставя на пятого в Париже против первого в провинции.

- Я же знаю тех среди них, шевалье, которые это сделали. Теперь у них нет сапог, чтобы вернуться в Париж. Так как?

- Я никогда не отказываюсь. Во что и когда?

- А во что пожелаете, шевалье, мне все равно. Может быть Vingt-et-un, фараон, ландскнехт в котором вы одержали столь великолепный триумф над несколькими простофилями, или что-либо подобное, если у ж вы так любите детские игры.

Казанова побагровел.

- Выходит вы, синьор, предлагаете мне…

- Ну да!... Или вы сдрейфили, шевалье де Сенгальт? Упираться не стану, я же сказал, что соглашусь на любую игру.

- Никогда бы себе не простил, принимая любую игру вместо этой. С наслаждением ампутирую вашу гордыню, синьор Томатис.

- Benissimo! Тогда через неделю, у меня в театре, после завтрака. Играем вчетвером, так что прошу взять кого-нибудь с собой.

Игра, которую Карло Алессандро де Валери Томатис предложил Джакомо Казанове, шевалье де Сенальту, была самой ужасной из тогдашних карточных игр. Только очень богатые и очень смелые и уверенные в собственной удаче люди осмеливались усесться за нее. То была разновидность "ландскнехта", но, если "ландскнехт" называли еще "дьяволом", то эту игру называли "архидьяволом" или "сатаной". Официальное ее название звучало A la mort (До смерти), что было полностью оправданным. Редко когда такая игра не заканчивалась чьим-либо самоубийством или крайней нищетой. Об этой игре говаривали, что она "князей превращает в нищих".