Молчащие псы

Дед довел Александра до двадцатого года жизни, посвящая во все, что считал необходимым. А потом умер. Сделал он это так же, как и жил: легко и с изяществом. Поле обеда приказал подать себе щербету, а поднеся ложечку ко рту, склонился.

- Дедушка, тебе нехорошо?

- Ничего, ничего страшного, я умираю, - шепнул Камык.

Он и вправду умирал. Когда его перенесли в кровать, он потребовал ксендза, когда же получил отпущение грехов, приказал выйти из комнаты всем, за исключением Александра. Дал ему дукат и попросил привести обнаженную девушку. Молодой Вильчиньский позвал крестьянку, которая перебирала зерно в амбаре. Девица была приятной наружности и свежая, и за дукат согласилась показать себя всю старому хозяину. Она стояла перед кроватью, дрожа от стыда, ежесекундно у нее возникало желание закрыть руками грудь и волосы на лоне, но вовремя вспоминала, что как раз этого делать и нельзя. Камык отвел складки бороды, чтобы та не заслоняла ему вида, и вглядывался глазами, которые уже гасли, но теперь наполнились радостью. Потом он с трудом вытянул руку. Александр подтолкнул девицу вперед, и старик прикрыл веки. С этого мгновения его взором были пальцы, похожие на сломанные веточки дуба. Они медленно перемещались по гладкому телу, наполняя члены единственной памятью, которую он желал забрать с собой в иные миры.

Когда рука деда упала на постель, Александр вывел девушку. В прихожей, где та начала надевать сорочку и юбку, он не выдержал и овладел крестьянкой прямо на досках пола, в дикой спешке. Кончая, он услышал скрип двери и видел младшего брата. Александр рявкнул на него, но тот словно закаменел, не двигался и только пялил глаза. Александр вскочил на ноги, подтянул штаны и вбежал в комнату деда, оставляя селянку на полу.

Старик быстро дышал, хватая воздух рыбьими устами. Глаза его были закрыты, но, похоже, присутствие внука почувствовал, потому то пытался говорить. Александр приблизил щеку к его губам, и тогда умирающий вцепился в него когтями пальцев и прохрипел на ухо последний, уже прощальный рецепт на жизнь, так неожиданно громко, что оглушил склоненного над ним парня:

- Не дайся!

Когда колокола в голое Александра умолкли, дед уже был мертв. Его похоронили там, где он желал: под древним дубом. Александр сам выкопал могилу, отесал ясеневый крест и ежедневно носил на могильный холмик полевые цветы, только длилось это недолго. Годами накапливаемая нелюбовь к отцу переродилась во враждебность, когда тот, спасаясь перед очередным финансовым крахом, продал евреям из Серадзи все мировские вязы, буки, дубы и ясени. Александр, в течение одной-единственной бессонной ночи порвал свою гордость на клочья и утром, измученный, с синяками под глазами, пошел к "старику" впервые в жизни о чем-то ео умолять. Кацпер Вильчиньский прокомментировал просьбу своего первородного сына кратким:

- Пшел вон!

И тогда Александр отыскал на чердаке дедов мушкетон. То было кремневое ружье с воронкообразным дулом, на прикладе которого имелась надпись: "Lazarino Caminazzo 1713". Поскольку это оружие сыграет важную роль в драме пурпурного серебра, я обязан представить его поближе.

Мушкетон не пригоден ни для охот, ни для состязаний стрелков. С его помощью невозможно достать убегающего врага, нельзя и попасть в противника, высунувшего кончик носа из-за угла стены. Но если в XVIII веке у кого-то появлялось желание разорвать в клочья десяток людей за раз, всего раз нажав на спусковой крючок – это оружие было незаменимым. Отсутствие прицельности и дальности компенсировал разброс того, что было сунуто в ствол, но при условии, что к будущим жертвам удастся подойти на полтора десятка шагов. То есть, это было чудовищное оружие, оружие убийцы со стальными нервами, способного выдержать непосредственный вид людской бойни. Инструмент заряжался от выхода ствола одинарным зарядом пороха с нарубленными кусками свинца, обломками железа, гвоздями и т.д., либо же многократным зарядом, состоящим, попеременно, из слоя пороха, пыжа, просверленной пули, второго слоя пороха, второго пыжа, второй просверленной пули и т.д., вплоть до самого верха воронки, венчающей ствол. Разрыв пороха первого слоя воспламенял весь заряд, перенося искры последовательно через все слои, благодаря отверстиям, просверленным в пулях. В обоих случаях, выстрел представлял собой взрыв града железа, превращавшего в кровавый фарш все, что находилось ближе, чем на десять длин оружия.

Хотя дед и заставлял Александра учиться оружию, легко дело не пошло. Прежде чем он справился с заряжанием, дровосеки, привезенные купцами, успели срубить вязы, буки и ясени. Они как раз работали при дубе, под которым покоился Камык, и ругались так, что было слышно в деревне: зубья пил ломались, а лезвия топоров гнулись в теле древесного патриарха. "Король Мирова" насмехался над усилиями людишек словно каменный молох семитского пантеона злорадных богов, который не чувствует ни разрезов, ни ударов.