Мольер

«О мысли низменной ваш говорит ответ.
Каким ничтожеством вы в мире слыть хотите,
Чтоб замыкаться так в своем семейном быте!»

Но Генриетта достаточно проницательна, чтобы разгадать тайные побуждения сестры. Арманда сама влюблена в Клитандра, но отпугнула его своей надменностью и ужимками (надо полагать, желая заставить его попутешествовать по Стране Нежности). Тогда Клитандр перенес свою любовь на Генриетту, которая ему гораздо ближе. Ревнивая Арманда пытается разлучить сестру с Клитандром. Философия дает ей лишь минутную отдушину для чувств, которые она в себе подавляет. Она слепо подражает матери и тетке — ее собственный ум под поверхностным слоем разрозненных и плохо усвоенных сведений остается нетронутым.

Генриетта договаривается с Клитандром, как действовать дальше, упрашивая его быть снисходительным к бредням Филаминты и Белизы. Клитандр хочет начать с тетки, чтобы привлечь ее на свою сторону. Белиза — старая дева весьма распространенного типа. Она воображает, что все мужчины вожделеют к ее прелестям и ей приходится оборонять свою невинность от бесконечных посягательств; она постоянно разыгрывает роман в духе мадемуазель до Скюдери. Клитандр признается ей в своей страсти к Генриетте. Старая чудачка ни минуты не сомневается, что это только искусная уловка, чтобы скрыть другую страсть. Такой остроумный прием приводит ее в восторг, она ничего подобного не читала в романах. Как ни отнекивается Клитандр, ее не собьешь: это к ней обращены все нежные слова, это по ней томится молодой человек. Ее братья, Арист и Кризаль, говорят о браке между Клитандром и Генриеттой. Белиза подслушивает их беседу и, на верху блаженства, открывает им тайну Клитандра. У него совсем не Генриетта на уме. Генриетта для него только «игрушка», «предлог»… Братья пытаются ее урезонить:

«Химерам вы, сестра, давайте меньше веры».

Она только раздражается:

«Химеры! Значит, я химерами полна?
Химеры! От химер лечиться я должна?
Химерам этим всем я радуюсь без меры,
Да мне и невдомек, что у меня химеры!»

Разделавшись с этой помехой, братья возвращаются к брачным планам. Арист, зная, чего стоит власть Кризаля в доме, советует брату поговорить с женой: «Ее согласие не худо получить…» Кризаль, как все слабодушные в подобных случаях, надувает щеки и хорохорится:

«Полно! На себя беру я это дело.
Не бойтесь — за жену я отвечаю смело».

Тем не менее он готовится к разговору с Филаминтой не без тревоги, которую актер должен передать. Он попадает в неподходящий момент. Его грозная супруга разъярена. Она только что выгнала Мартину, старую служанку. Кризаль пробует защищать Мартину, но с каждым словом голос его звучит все более робко. В присутствии Филаминты он размягчается, как воск на огне. В чем же провинилась бедная служанка? Разбила дорогую вазу, не уберегла от кражи серебряное блюдо? Была уличена в предательстве? Если бы дело было в этом!

«Она осмелилась с бесстыдством беспримерным,
Уроков тридцать взяв, мне словом диким, скверным
Нахально ранить слух — одним из тех как раз,
Что запрещает нам строжайше Вожелас».

Если б такие речи шли от кого-нибудь другого, Кризаль бы просто расхохотался; а тут он только воздевает руки к небу.

Кризаль отсылает служанку со всей мягкостью, на какую он способен. Он надеется, что, когда буря утихнет, все уладится само собой. Он не может сдержать бушующего в груди гнева, но все-таки ему хватает осторожности, чтобы обратить свои упреки к Белизе, а не к Филаминте:

«Пусть Вожеласом бы она пренебрегла,
Лишь помнила б закон здорового стола».

Он распаляется, как все слабые люди, доведенные до крайности, у которых слова бегут впереди мысли:

«Вас солецизм[217] гневит, как грех недопустимый,
А в ваших действиях могли б их тьму найти мы».