Молитва о Рейн

— Это значит, что кто-то издевается над нами. — Я начинаю открывать и закрывать каждое приложение на ее телефоне, ища новые аномалии. Чтобы найти еще одну, не требуется много времени. — Дерьмо.

— Что?

Я поворачиваю телефон к ней.

— Открой Инстаграмм и обрати внимание на то, что ты видишь, прежде чем появляется лента. — Я смотрю на ее лицо, когда красный свет мельком отражается на нем. — Ты это видела?

Она переводит взгляд обратно на меня и ее глаза — два идеальных круга.

— Это было знамя?

— Оно вспыхнуло слишком быстро, чтобы быть уверенным, но я знаю, что оно было черно-красным.

Рейн сидит на кровати рядом со мной и смотрит в пол, осмысливая все это.

— Так ты хочешь сказать, что кто-то насаждал эти образы в наши головы?

Я киваю, чувствуя тошноту.

— Сообщения, действующие на подсознание. И это только то, что мы можем найти на твоем телефоне. Я уверен, что гораздо большее воздействие было через телевизоры, планшеты и…

— Рекламные щиты.

Мы с Рейн смотрим друг другу в глаза, пытаясь осмыслить нашу новую реальность.

— Кто мог сделать такое? — спрашивает она.

— Даже не знаю. Это может быть кто угодно — от парочки хакеров, упивающихся властью, до какого-нибудь диктатора из третьего мира, пытающегося разрушить модернизированное общество.

— Значит ли это, что апокалипсис не наступит? Это была просто жестокая шутка, чтобы свести нас с ума?

Я снова подсвечиваю экран ее телефона, поворачивая его к ней так, чтобы она могла видеть часы сама.

— Учитывая, что уже за полночь, я думаю, можно с уверенностью сказать, что апокалипсис не наступит.

— Двадцать четвертое апреля, — ее голос едва слышен.

Я смотрю и вижу, как свет от цифрового свечения падает на ее лицо, на котором отражается друг за другом весь спектр человеческих эмоций: облегчение, эйфория, горе, сожаление. А затем, при приближении нарастающего звука разрушения, начинает подниматься чистый ужас.

Шум напоминает звук бесконечной автомобильной аварии — скрежет металла по металлу, хруст перемалывающегося стекла и скрип стали.

И это приближается.

— Пакуй свое барахло и будь готова бежать, — рявкаю я, сунув телефон ей в руку. — У твоего отца есть еще оружие?

Она ошеломленно кивает.

— В гардеробной.

Я бегу по коридору с фонариком, задерживая дыхание, чтобы справиться с застарелым запахом смерти в комнате. Распахнув дверцу шкафа, я свечу фонариком во все стороны, не зная, куда смотреть. Скрабы и туфли, и костюмы, и платья, и…

Бинго.

Свет падает на черный чемоданчик, стоящий на полу рядом с дверью, — такие нужно открывать с помощью кода. К счастью, у меня есть код — в виде карманного ножа. Засунув лезвие под металлическую пластину, я открываю кейс ровно через три секунды, и от вида внутри у меня перехватывает дыхание.

Смит энд Вессон.44 Магнум. Шестидюймовый ствол. Черный с деревянной рукояткой.

Отец Рейн, должно быть, был поклонником Грязного Гарри.

Я вытаскиваю зверя из углубления пенопластовой формы, в котором он устроился, и проверяю барабан. И он, блядь, полный.

Я в неверии качаю головой и целую ствол, прежде чем засунуть его в кобуру.

По какой-то причине бог милостив ко мне сегодня. Надеюсь, я не облажаюсь.

Когда я возвращаюсь в комнату Рейн, она стоит на коленях перед открытым окном, вцепившись за край рамы, ожидая, что же, черт возьми, произойдет. Рюкзак у нее на плечах почти лопается, и я вижу, что под ним на ней толстовка с капюшоном.

Я пересекаю комнату и прислоняюсь к стене рядом с окном.

— Лучше бы этой толстовке не иметь логотипа «Двадцать один пилот», — усмехаюсь я.

Рейн смотрит на меня со страхом, застывшим на ее прекрасном лице.

— Это то, о чем ты сейчас думаешь?

Отсюда я вижу, что на худи написано: «Франклин-Спрингс Хай¹³».

Спасибо, бля.

Я наклоняюсь и целую ее встревоженный, сморщенный лобик.

— Постарайся расслабиться, ладно? Всадники не настоящие. Что бы ни приближалось, — это от человек. И если это что-то человеческое, — я открываю левую часть своей гавайской рубашки, чтобы показать ей свой новый аксессуар, — мы можем это убить.

Плечи Рейн расслабляются, когда она мужественно кивает мне.

— Сядь.

Она похлопывает по ковру, и я замечаю чистую повязку, мазь с антибиотиком, таблетку и стакан воды, разложенные на бумажном полотенце рядом с ней.

Эта картина заставляет меня чувствовать себя так, словно меня ударили в самое сердце.

— Уэс?

Я прикусываю губу и пытаюсь сосредоточиться на приближающихся снаружи звуках: размалывания, грохота, скрежета, а не на ощущении жжения в глазах.

— Малыш, ты в порядке?

Малыш.

Я никогда ни для кого не был гребаным малышом, даже когда был ребенком. Но по какой-то долбаной причине, которую не понимаю, я стал ее малышом. Может быть, однажды, когда со мной будут обращаться так, как будто я что-то значу, это не будет так чертовски ранить, но надеюсь, что нет. Надеюсь, что это будет потрошить меня каждый раз, всегда, как напоминание о том, что эта девушка — гребаное чудо.

— Да, — шепчу я, прочищая горло и опускаясь на колени рядом с ней.