Молитвенник хаоса

Наши господа — наши враги, и наши наставники — наши соблазнители и сообщники первых, мы — сироты, но мы не желаем об этом знать, мы отчаянно ищем отцов и матерей, которых нам обещают повсюду, вплоть до Небес, и мы призываем их из недр тех бездн, в которых нас удерживает порядок морали. В мире будущего не будет погибельных масс, не потому что все станут счастливы, но потому что не станет масс. Будь на Земле сто миллионов человек, она была бы Раем; но когда ее терзают и засоряют миллиарды, естественно, она превратится в Ад от полюса до полюса, в тюрьму для нашего вида, в камеру пыток размером с планету, в клоаку, забитую безумцами-мистиками, плещущимися в собственных нечистотах. Масса — грех порядка, побочный продукт морали и веры, и довольно морали и веры, чтобы осудить порядок, ибо они служат только приумножению людей, превращению людей в насекомых.

Я — один из пророков своего времени и, не имея права на слово, я записываю то, что имею сказать. Вокруг меня безумие, глупость и невежество чередуются с ложью и расчетом, а подпирают их добродетели, ибо трагизм положения, в котором не могут признаться моралисты, состоит в том, что мир исполнен добродетелей, и думаю, никогда еще их не было так много.

Несмотря на множество добродетелей, мы движемся в хаос, все эти добродетели не уберегут нас от вселенской смерти, и я даже спрашиваю себя, не встают ли добродетели между нами и последовательностью, мерой и объективностью? Добродетели не спасают нас от порядка, и порядок использует их, чтобы нас погубить, система оставила нас в дураках, она обманывает нас по поводу наших интересов и жертвует нами ради своих, убеждая нас в том, что они наши.

Так, думая, что мы всё делаем правильно, мы только соревнуемся в степени одураченности, получая безумие в качестве награды и глупость в качестве общей атмосферы, где невежество прикидывается первостепенным долгом, чтобы развязать руки лжи и расчету. Мы остались детьми, и, пока жива семья, мы ими останемся.

Семья — это институт, который однажды придется преодолеть, у нее больше не осталось прав на существование: она, в большинстве случаев, призвана множить население, а мир перенаселен, в ней кроется источник наших самых спорных идей, и мы не можем позволить себе роскошь ложных идей среди творений, обоснованность которых поражает.

Только евгенические семьи еще можно терпеть, но всем известно, насколько они редки, остальные же в конце концов окажутся нежелательными, и в мире, которому угрожает нищета, всякая нищая семья прибавляет несчастья, всякая нищая семья совершает преступление одним фактом своего существования. Нужно убедить себя в том, что милосердие — бред, который бесчестит тех, кем движет, и лучше покончить с собой, чем стать его жертвой и служить трапезой для милосердных душ.

Промискуитет — доля неимущих всех стран и возрастов — есть верх мерзости, несмотря на молчание религиозных и моральных авторитетов: никто не заикается об этом вот уже пятьдесят веков, потому что мерзость предпочтительней для порядка, чем бесплодие. Порядок всегда был бесчеловечен, и порядок морали — более прочих.

Мир спасут бессмертие, расслабленность и мягкость, отказ от всяких жертв и отречение от воинственных добродетелей, презрение ко всему, что мы полагаем значительным, согласие на фривольность и феминизация, которая освободит нас от кошмара, в который ведет мужественность в из которого ей не вернуться, потому что мужчина — жених смерти, и смерть правит всеми его начинаниями.

Поле действия мужчины — война, и мужчина к этому готовится, в ней смысл всего его существования, и будь нам дарован вечный мир, как во времена до начала Истории, когда женщина была одновременно хозяйкой и проповедницей, он бы утратил власть и над временем, и над духом, и, как и пятьдесят веков назад, погрузился бы в небытие, из которого его вырывают смерть, порядок морали, война и нужда в воинствующих добродетелях — аппарат узаконенного варварства и систематического утверждения бесчеловечности.

Мужчине нужно узаконивать свое превосходство, организуя несчастье, такова цена его незаменимости, но сколько же еще раз мы согласимся платить эту цену?

На самом деле мужчина беспощаден, его милосердие всегда лишь упражнение, а чтобы не быть жестоким, он должен быть жестоким к себе, и пьедесталом для порядка, который он устанавливает, служит убийство.

Древние народы, жившие до начала Истории, были проще и мягче тех, от кого мы унаследовали наши императивы и наши традиции, ими правили женщины, и мы считаем их аморальными, но это та репутация, которую сочинили покорившие их захватчики, которыми мы вечно вдохновляемся.

Сегодня мужчина находится на финишной прямой, и если взглянуть на его чудовищные императивы вкупе с его непомерными средствами, то становится ясно, что ему остается только готовиться в мировой катастрофе, которая вскоре увенчает все его творения.