Молитвы человеческие

– Очень простой. О том, что все мы служим друг другу. Каждый день, каждый час мы, люди, должны стремиться с любовью и терпением помогать друг другу теми дарами, которыми наградила нас природа. Крестьянин – выращивать хлеб, охотник – приносить дичь для стола, пекарь – печь лепёшки. А если кто-то просит указать ему дорогу, то не смеяться дерзко, а просто помочь.

– Так вот почему он должен стоять деревом, а потом согревать очаг и стать полевыми цветами! – воскликнула юная принцесса. – Вы хотели научить его быть слугой!

– Как все и вся, – тихо молвил старец. – Так устроена жизнь. Как все и вся.

С этими словами он низко поклонился принцессе и продолжил путь. А юная девушка, в последний раз погладив ветви дерева, направилась к карете. Когда она уезжала, то долго смотрела на заколдованного охотника, и как много сочувствия было в её взгляде!

Мать и дочь

Лес скрипел, стонал, пугал. Марфа остановилась и вытерла лоб: куда же идти дальше? Страшно… Огляделась. Здесь, в пустынном месте, где ни деревушки, ни скита, и переночевать негде. Шалаш не построишь – поздняя осень, дождём замочит. Что ж делать-то?

Она поискала в мешке и, найдя полусухой кусок хлеба, примостилась у дороги. Не успела поднести хлеб ко рту, как опять нахлынули горькие мысли: «Ах, дочка, дочка, как ты обидела мать! Бросила, не сказала ни слова, даже знака не оставила. А я-то – проснулась на заре, давай кликать: корову доить надо да в стадо выгонять, а тебя и след простыл. Люди сказали, с хахалем ты убежала, да вот только хахалей рядом с тобой никто никогда и не видел…»

Марфа долго сидела, мусолила сухарь, скорбела, поникнув головой, а затем встала и приготовилась идти. Перетянула платок, узлы завязала за ноющей спиной, чтоб поясницу прикрыть, и пошла по грязной дороге, стараясь не смотреть в сторону леса и потихоньку желая, чтобы вдруг – деревенька или просто огонёк. Люди всегда приветят, а не приветят, так разрешат на сеновале переночевать или в яслях. Всё не на непогоде.

Дочка была тихоней. По углам сидела да старый требник читала, что ей знакомый священник дал. Сделает дела – и сидит, матери не перечит. «Маша, Мария, – вздыхала Марфа, – лучше б ты как все была да замуж хотела. Мы б тебе парня из соседней деревни подыскали, детишек бы родила. А то взяла и скрылась. А я вот теперь хожу и ищу, потому как от людей стыдно! А найду – поколочу, за косы домой приволоку! Ох, позор мне, позор…» Только странное дело – чем дальше уходила от знакомых мест мать, тем меньше гневалась на дочь. Уже не только злые мысли, но и другие в голову лезли. Ведь всякое могло случиться…

Вдалеке блеснул огонёк. Вроде как хутор: съедобным потянуло. А потом и услышала явственно: лошади в стойле топочут. Обрадовалась Марфа, заспешила по дороге, вытаскивая ноги из грязи. А как к хутору подошла, стало ей жутко. Мало ли, места незнакомые, безлюдные, что за семья живет? Только делать-то нечего, ночь сгустилась, а потому подошла и в крепкие ворота постучала.

Ей долго не открывали. Затем послышалась брань, и плечистый мужик слегка двинул створки ворот.

– Что кричишь?

– Люди добрые, – униженно просила путница, – ночь на дворе, страшно, пустите хоть в хлеву до утра скоротать.

– Ладно, что уж, входи.

Марфа вошла, сразу ощутив пьяный дух от хозяина, юркнула было к хлеву, да тот велел идти в дом. А в доме – дым столбом, угарно, мусорно. Сжалось сердце от недоброго предчувствия, да только уже пришла.

Мужик долго смотрел на моложавую гостью, велел сесть за стол и похлёбки налил. Показал на старую печь:

– Там спать будешь.

– Спаси Господи, добрый человек! – прошептала, а сама подумала: ох, не к добру она с дороги свернула! Как бы ни пришлось ей пожалеть!

Похлебку съела, залезла на печь, а хозяин всё глаз не сводит да вроде шепчет что-то в усы. А как огонь погасил, так Марфа и поняла: горе ей. «Доченька, дочка! – взмолилась. – На что ты оставила меня одну? Кабы не ты, так и беды бы не было».

А мужик тем временем с лавки поднялся и идёт прямо к Марфе. Сопит, грудь раскрывает, и гостья уж не сомневается, что он задумал. Вскрикнула, бросилась с печи, да только дверь на прочный засов закрыта, сразу и не снять.

В доме раздался страшный хохот.

– Попалась! – закричал мерзко хозяин. – Попалась, не уйдёшь!

Замерла Марфа, обомлела. Но видит вдруг – свет в избе загорелся, да странный свет, ниоткуда. Стоит столб посреди, хозяина к ней не пускает. А в столбе – девичья фигура в чёрном облачении. Руки фигура подняла – и не может хозяин к Марфе добраться. Молчит монахиня, а потом вдруг как крикнет голосом дочери:

– Мама, беги!

Чуть в обморок не упала мать: да откуда же здесь дочери взяться?

– Беги, мамуня, беги!

И тут, услыхав это детское «мамуня», поняла Марфа, что не призрак, а дочь перед ней, и пока дочь стоит, хозяину к ней не прикоснуться. Схватила мешок свой, ударила по засову. Тот открылся, и дверь подалась.

Выскочила на воздух – и бегом из хаты, в лес. Бежала, сколько было сил, а потом упала в придорожные кусты и притихла до самого утра.