Молитвы человеческие

– Не играет, не любит, но рисует прекрасно.

Ольга оживилась:

– И что ей нравится рисовать?

– Всё, что видит. Портреты, пейзажи, даже домашних животных.

– Кошек? – фыркнула Оля со смехом.

– И кошек, и собак, и кур, и петухов. Она изумительно передаёт сходство, и движение – в особенности.

Оля засмотрелась. Минуту или две жених, забыв обо всём, рассказывал об увлечениях дочери, и Ольга вдруг поняла, что в двенадцатилетней Лизе встретит юную подругу, почти сестру. Ей стало легче.

Затем позвали к столу, разговор принял общий характер, но каким-то неведомым чувством Оля ощущала ласковость, идущую от Павла, и словно грелась в её лучах. Лишь теперь она поняла совет матери посмотреть на него душевными глазами. Не судить, а вглядеться попристальнее, поискать в нём доброе и светлое. И она находила: и тёплую участливость, и мягкое внимание к людям, и то, для чего даже слов не найдёшь, но что воспринималось всеми как милое обаяние гостя.

После обеда устроили танцы, маленький приглашённый оркестр играл мазурку, и Оля, словно опьянев от волнения, в быстром темпе прошлась с женихом по кругу. Он танцевал не блестяще, но вёл партнёршу уверенно и ни разу не сбил ритм. А потом коротко, но с достоинством извинился за недостаток опыта.

– Я всегда был не любитель по балам разъезжать…

– А чему же были любитель?

– В библиотеке сидеть. Мой отец, ныне покойный, хорошую библиотеку держал. А вы читать любите?

– Конечно.

– Тогда все мои книги – к вашим услугам.

Оле нравилось, что он говорил о будущем без стеснения, и она подумала, что рядом с таким мужем и сама станет чувствовать себя смелее и проще.

Вечер подходил к концу, они ещё немного танцевали, а потом присели за столик у окна и, ловя на себе одобрительные взгляды маменьки, разговаривали.

Когда Павел Сергеевич откланялся, Оля поднялась наверх и закрыла дверь своей комнаты. Ей хотелось остаться одной, чтобы пережить впечатления, а они были самыми тёплыми, самыми приятными. Человек, которого она так боялась, которого отвергала, вдруг оказался милым и добрым, исполненным благородства и красоты. «Как же так, – думалось ей, – ведь мне он не нравился, а сейчас… И страхов нет, и опасений, всё переменилось в один день». Она удивлялась себе и прислушивалась к ощущениям, пока вдруг не поняла, что… влюблена! Совсем немного, чуть-чуть, но влюблена в своего будущего мужа! Оля вспыхнула, а потом засмеялась. «Вот тебе и «не пойду замуж!» – вспомнилось утреннее настроение. Она облегчённо вздохнула и, уютно устроившись в постели, закрыла глаза.

Вареники

К концу недели затеяла мать вареники. Купила муки, наварила картофеля и усадила всю семью лепить.

Младшеньким, Танюше и Сёме, дала по кусочку теста: играть, учиться несложной науке, подражая старшим детям. Алёша, ему четырнадцать, сердился: не мужицкое это дело, вареники. Вот если б дров наколоть или за лошадью присматривать…

Но только семья большая, а потому, коли все есть хотят, значит, и помогать должны все.

Вареники получились на славу, да только никто не заметил, как один ускользнул и упал на пол. Его и не увидели, а подмести пол забыли.

Уже ввечеру, когда от вареников и следа не осталось, постучался в ворота нищий. Мать, сердобольная, сунула ему сухарей, чистой воды налила в туесок, головой покачала, глядя на старые онучи. А старик-то и говорит:

– Угостила бы ты меня, Агафья, вареником!

Смутилась хозяйка: откуда человек прохожий знает, что они на обед ели? Да и незнакомы они…

– Прости, дедушка, – молвила, – да только семья у меня большая, не осталось ничего.

Подумал старик, покачал головой:

– Осталось, Агафьюшка. Ты уж меня в избу впусти, там и увидим.

Пожала плечами Агафья: странный старик, но, раз просится…

– Идём.

Привела в избу, детей разогнала по лавкам, усадила прохожего на почётное место в углу. А он посидел-посидел, да и под стол полез. Охнула хозяйка: а ну, как сумасшедший?

– Дедушка, ты чего там ищешь?

– Дай мне, хозяйка, лукошко.

– Да зачем тебе?

– Нужно.

Подала корзинку. А старик вынырнул из-под стола, в лукошке – вареник. Сам светится:

– А говорила, не осталось.

– Ну, так дети уронили, наверно.

– Встанем, помолимся, – с этими словами старик встал и, вдруг сразу сделавшийся высоким и важным, стал торжественно и глубоко читать молитву.

Присмирели дети, хихикавшие до сих пор, да и сама Агафья стояла ровно, прямо. Привычные слуху слова как-то по-особенному коснулись сердца, и затрепетало оно. А старик широким жестом провёл над столом и очертил крест над единственным подсохшим вареником. Как вдруг…

Агафья глазам своим не поверила, а дети, стоявшие в сторонке, ближе придвинулись к столу. В корзинке, до этого полупустой, сочными боками заблестели вареники, да много! «Откуда?!» – мелькнула мысль.

– Кушайте, детки, – промолвил старик, – всем достанется, да и мне на дорогу останется.

Алёша первым ткнул ложкой в вареники и пробасил:

– Мам, они настоящие! Как только из печки!

И начал есть.