Молитвы у озера

И понял я, почему сердце моё изнемогло и не может принять ни Тебя, ни меня в покои свои, а отталкивает нас на самый край свой, владельцев — на задворки имения их.

Прежде чем выйти мне из утробы матери моей, мiр с его желаниями вселился в меня.

За каждую ласку мiра дорого, очень дорого платил я, всегда отрывая и отдавая частицу сердца моего. Пока не предал мiру и всего сердца моего, и пока ласки не стали мне горьки.

Жалуются мне старцы на лета свои, говоря: от многих лет состарилось сердце наше.

Поистине, старцы, не от многих лет состарилось сердце ваше, а от многих желаний.

И советую сердцу своему в одиночестве; оторвись от вчерашнего дня, ибо и он уже оторвался от тебя. Всех предметов желания твоего сегодня уж больше нет: одни изменились, других изуродовала болезнь, третьи умерли. Так же не существуют и предметы завтрашних твоих желаний. Бичом своим хлещет время стадо своё, и стадо истекает потом и кровью от ударов. А образы дня сегодняшнего подбрасывают в тебя, сердце моё, уже переполненное тенями мертвецов, — новые желания, которые завтра и сами станут тенями мёртвых.

Не буди́ прошлых чувств, ибо они тебя столько раз прикуют к столбу времени, сколько раз ты будешь будить их, сердце моё. И станешь рабом времени, и состаришься, и умрёшь прежде смерти.

Разруби как можно скорее узлы страстей, что затянулись из-за сплетённых и часто повторявшихся желаний и чувств. Легче разрубить отдельные нити желаний и нити чувств, чем крепкие узлы страстей. Но и их должно разрубить ты, даже если окровавишься, — если хочешь нового детства и новой младости, более красивой и более вечной, чем прошедшая младость твоя.

Исторгни из себя мiр, сердце моё, и взгляни тогда на него, как немощен он. И взгляни затем на себя, и ощутишь силу нежданную. Лишь до тех пор кажется нам сильным мiр, пока мы рабы его.

И станешь пространным, как вечность, и вечность вселится в тебя.

Триединый Боже, имеющий сердце, не объятое тьмой и свободное от мiра, очисти сердце моё от ненавистных чужестранцев, исчернивших его тьмой. Пусть сердце моё будет светло, и тьма пусть бессильно кружит вокруг него, но пусть его не объемлет.

Пусть сердце моё будет сердцем сына и господина, а не сердцем слуги и вора.

Дай мне сердце Иисусово, вкруг которого тьма напрасно топталась, стараясь войти, и не могла войти.

О, Царице моя небесной красоты, огради сердце моё заботою материнской.

Душе Святый и всемогущий, оплодотвори сердце моё любовию небесной. Чтобы все то, что родится и возрастает в нем, не было от плоти и крови, но от Тебя, Душе Святый и Господи мой.

Гл. 45.

Спускаюсь глубоко в разум свой и нахожу в нем евреев, препятствующих вхождению в него Тебя, о Светоносный Царю мой, и наводнивших весь мiр притчами о своём бегстве из царства фараонова, которое не убежало от них.

И вот, рассмотрел я все, что обитало в разуме моем, и в отчаянии воскликнул: все это ни я, ни Бог мой, ни царство Бога моего!

Все это отголоски и образы земли, привнесённые снаружи чересчур усердными чувствами моими и сваленные в кучу в разуме моем.

Так где же я? Где царь мой и Господь мой? Где царство Царя моего? Неужели в землю обетованную перенесли вы и все царство Египетское? И во град Царя моего ужели внесли вы всю нильскую грязь?

Худа же пища ума моего, коли питается он тем только, что дают ему чувства. Внешние отпечатки и представления, тени теней, увеличенные до чудовищных размеров, — как и всегда вырастают пугающе-огромные

тени там, где мало света, — ужели это ум мой? Все мышление разума моего, обнаружил я, — не что иное, как строительство бессильных зданий из бессильных теней.

И ещё раз осмотрел я неизмеримое поле ума моего, где с быстротою множества пауков мысли мои строили и разрушали целые города из теней, бессильнее паутины, — и опечалился, и держал совет с самим собой:

На чем являются тени, как не на свету? Этот свет — не ум ли мой? Не уменьшились бы тени совершенно, если бы свет ума увеличился? Но и ум мой — не одна ли только немощная тень разума Божия?

Тяжко мне если ум мой, когда расстанется с телом, чрез которое и передалось ему наследство сие, останется один в вечности со страшным ткивом своим!

И повторял в одиночестве разуму моему: сейчас, когда я ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не обоняю, ничего не вкушаю, ничего не касаюсь, — что сейчас наполняет тебя, если не одни лишь картины из теней и воспоминания о том, что ты слышал, видел, вдыхал, вкушал, трогал, — что ушло в прошлое, давно изменилось, изуродовалось, распалось, умерло? Почему тебе однажды не похоронить мертвецов и не оставить их мертвецам, и не убежать? — чем стоять, словно кладбище, на котором пляшут тени мёртвых и которое ожидает новых мертвецов?

Как превратился горний Иерусалим, град Царя моего, в царство мёртвых и мiровую свалку?

Царю мой, слышу таинственный шёпот Твой и понимаю; вижу свет Твой, и разумею.

И когда понимаю и разумею, радость наполняет слезами глаза мои, и восклицаю: спасение моё в Господе моем!