Молнии в ночи [Авторский сборник]

— Как здоровье, как идут дела? — он оценивающим взглядом окинул урюковое дерево, росшее напротив айвана, деловито заметил: — Так, ничего уже и не осталось…

Халниса-хола сразу поняла, что он хотел этим сказать: сколько же, мол, вы уже продали урюка?

Выдув две пиалы чая, Буриходжа с сочувствием посмотрел на понурого Алиджана:

— Сынок, что голову повесил?

Алиджан только рукой махнул:

— А!..

— Не горюй, все образуется. А я тебе работу подыскал.

— Работу?.. Какую еще работу?

— Хорошая работа. Доходная. — Буриходжа лицемерно закатил глаза. — Бездельники, говорят, неугодны и аллаху. — И поторопил Алиджана: — Вставай, пошли.

— Куда?

— Расскажу по дороге. Жалованье — семьсот рубликов. Ну, что же ты сидишь?

Алиджан вопросительно взглянул на мать, та только вздохнула:

— Сын обязан слушаться отца. Раз тебе говорят: иди — надо идти, а не допытываться, куда да зачем.

Алиджан с явной неохотой надел ботинки и отправился вместе с отчимом в город.

Некоторое время они шли молча: Буриходжа чуть впереди, с заложенными за спину руками, Алиджан — за ним. Когда миновали чайхану Таджибая, Буриходжа почему-то вздохнул и вознес хвалу богу. Потом, не оглядываясь на Алиджана, но так, чтобы тот слышал, принялся рассуждать о том, что, мол, деньги — всему начало, обеспеченный человек не пропадет ни на том, ни на этом свете, будут деньги — будет все, что душе угодно. Алиджан слушал его рассеянно. Ему вдруг вспомнилось, как кто-то из родственников сказал о Буриходже: «У него рублевка рублевку родит». И зачем ему столько денег?.. Жадничает, скопидомничает, копит, копит, а ради чего? Или деньги для него вроде бога? Золотому-то тельцу он поклоняется усердней, чем своему аллаху!

Из тесной, сжатой с обеих сторон пышной зеленью садов улочки они вышли на просторную, мощеную улицу, а потом отчим повел Алиджана по узким, извилистым переулкам… Наконец, они добрались до старой медресе. Алиджан заглянул во двор через дувал, который мрачным полукружьем охватил здание медресе. Двор был безлюдный, какой-то пустынный, — это навевало тоску. Они вошли в ворота. Буриходжа открыл дверь худжры, одной из комнат медресе. Произнеся традиционное «Ассалям алейкум!», поздоровался за руку с узкобородым человеком в чалме, восседавшим на паласе в неуютном полумраке; подозвав Алиджана, представил его бородачу и сказал, обращаясь к человеку, стоявшему рядом:

— Вот, таксир,[35] мой сын. Он готов выполнять все, что вы прикажете, — и подтолкнул Алиджана. — Сынок, теперь Абдулмаджидхан-аглям[36] будет тебе заместо отца. Слушайся его. А уж бог вознаградит тебя за послушание.

Абдулмаджидхан важно кивнул. Алиджан, глядя на него, чуть не рассмеялся. Лицо у будущего «отца» было не из привлекательных; верхняя губа вздернута, нижняя отвисла, и оттого казалось, что он скалит зубы.

Буриходжа подобострастно продолжал:

— Таксир, научите моего сына совершать намаз, читать коран, а уж он для вас в лепешку расшибется. Да, вы уже решили — насчет жалованья и жилья?

— Не беспокойтесь, ходжа. Жить он будет в этой худжре, еще с двумя молодыми слугами. Надеюсь, останется доволен.

Но Алиджан уже сейчас мог бы заверить будущего наставника, что доволен он не будет. Поначалу его забавляла вся эта комедия — и отчим, все-таки не упустивший случая напомнить о деньгах, и оскаленные зубы Абдулмаджидхана, — но когда отчим ушел, оставив его в худжре, среди незнакомых, неприятных ему людей, парня охватили тоска и злость. Намаз, коран… На черта ему все это сдалось? Да и отчиму на все это наплевать, просто надумал пристроить сюда «сынка» мальчиком на побегушках. Нашли дурака! Лучше уж он пойдет на завод, если всем так нужно его «жалованье». Тоже, конечно, невелика радость — вкалывать вместе со всеми «трудягами», но уж там, по крайней мере, не так тоскливо и душно. Здесь же все отдавало какой-то спертостью, затхлостью…

Первый же день пребывания в медресе совсем доконал Алиджана: вот тоска-то зеленая!.. Он чувствовал себя пришибленным и одиноким.

На следующее утро он вышел на улицу, поторчал у ворот, глазея на прохожих, словно узник, вырвавшийся на свободу. Взгляд его задержался на сухощавом, пожилом человеке в очках, шедшем по противоположному тротуару. Тот тоже пристально посмотрел на Алиджана, замедлил шаг, а потом торопливо пересек улицу и приблизился к юноше:

— Алиджан!..

— Салам, Абдугани-ака, — почтительно сказал Алиджан.

— Что ты здесь делаешь?

— Я?.. — Алиджан замялся. — Просто так.

Абдугани-ака покосился на ворота, возле которых стоял Алиджан, понимающе усмехнулся:

— Ах, просто так? — он испытующе заглянул в глаза Алиджану. — И тебе не стыдно? Сколько лет я учил тебя, сколько сил на тебя истратил! Значит, все мои старания, все знания мои, все книги и учебники, которые ты прочел, — все впустую?.. Больно сознавать это. Мне недавно присвоили звание заслуженного учителя республики, — губы его скривились в иронической улыбке. — А я, выходит, никудышный учитель! Да, да, никудышный, если не смог сделать из тебя человека. Обидно… Обидно!