Молодая Екатерина

По прибытии в Северную столицу Екатерине показали покои, которые ей предстояло занимать в Летнем дворце накануне родов. Это были комнаты, смыкавшиеся с апартаментами Елизаветы Петровны. Такую милость следовало воспринять как проявление заботы, но молодая женщина назвала ее «смертельным ударом». Милый Сергей по-прежнему не смог бы повидаться с ней. Екатерине предстояло проводить время почти в полном одиночестве.

Описание родов в «Записках» выглядит весьма трагично: «Я очень страдала, наконец, около полудня следующего дня, 20 сентября, я разрешилась сыном. Как только его спеленали, императрица ввела своего духовника, который дал ребенку имя Павла, после чего тотчас же императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней. Я оставалась на родильной постели, а постель эта помещалась против двери… Сзади меня было два больших окна, которые плохо затворялись… Я много потела; я просила… сменить мне белье, уложить меня в кровать; мне сказали, что не смеют. Я просила пить, но получила тот же ответ»[420]. Возможно, такое равнодушие к судьбе роженицы объяснялось тем, что от великой княгини хотели избавиться. Поэтому вспотевшую женщину в течение нескольких часов оставляли на сквозняке. Однако крепкий молодой организм выдержал.

Правда, Екатерина получила острые ревматические боли в левой ноге и «сильнейшую лихорадку». Врачи ее не посещали. Ни императрица, ни великий князь не справлялись о здоровье. Елизавета Петровна, всецело занятая младенцем, думать забыла о невестке. А окружавшие ее придворные не напоминали, боясь разгневать. «Наконец, после трех часов пришла графиня Шувалова, вся разодетая. Увидев, что я все лежу на том же месте, где она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня. Это было очень утешительно для меня, уже заливавшейся слезами с той минуты, как я разрешилась, и особенно оттого, что я всеми покинута и лежу плохо и неудобно… причем никто не смел перенести меня на мою постель, которая была в двух шагах, а я сама не в силах была на нее перетащиться… я в это время умирала от усталости и жажды; наконец, меня положили в мою постель, и я ни души больше не видела во весь день… Его Императорское Высочество со своей стороны только и делал, что пил с теми, кого находил, а императрица занималась ребенком… На следующий день… великий князь зашел в свою комнату на минуту и удалился, сказав, что не имеет времени остаться»[421].

Пил Петр явно не с горя. Появление Павла, вне зависимости от унизительных для наследника толков, было для него событием важным. Оно одним махом устраняло угрозу перехода голштинских земель к Дании по тайному договору с дядей Адольфом. В этом вопросе Екатерина оказала мужу большую услугу.

Недаром первое же известие о появлении на свет Павла «счастливый отец» отправил именно шведскому королю Адольфу-Фредерику: «Сир! Не сумневаясь, что ваше величество рождение великого князя Павла, сына моего… принять изволите за такое происшествие, которое интересует не меньше сию империю, как и наш герцогский дом. Я удостоверен, Сир! что ваше величество известились о том с удовольствием и что великий князь, мой сын, со временем… учинит себя достойным благоволения вашего величества… Я же пребываю вашего королевского величества к услугам готовнейший племянник»[422].

Это письмо, сочиненное в самых дружественных выражениях, было послано сразу же после рождения Павла — 20 сентября 1754 г. День в день. Нетерпение Петра Федоровича нетрудно понять. Весть, радостная для него, была траурной для родственника. Адольфа ставили в известность о том, что он потерял права на Голштинию и его сделка с Копенгагеном насчет Ольденбурга недействительна.

Некогда Финкенштейн писал, что слабое здоровье не обещает царевичу наследников, «в которых у него, однако ж, будет великая нужда». Таковая «нужда» пристала. Больной голштинский вопрос заставил Петра скрепя сердце согласиться с тем, что маленького Павла называли его сыном. Дважды повторенный в письме оборот «мой сын» столько же говорит об истинных чувствах великого князя, как и словосочетания «любезная супруга», «к услугам готовнейший племянник», «непременная моя дружба и преданность».

Показательно, что второе письмо о появлении наследника Петр отправил датскому королю Фредерику V — другому заинтересованному в сделке лицу. Оно тоже датировано 20 сентября. Извещения иным дворам отставали на несколько дней. Но главные стороны спора из-за Голштинии получили «поздравления» с крушением своих надежд немедленно[423].