Молодая Екатерина

У истории Шампо любопытный финал: «Между тем наступило время, когда великий князь мог жить с великой княгиней. И так как, будучи задет словами императрицы, он пожелал удовлетворить ее любопытство… и утром после брачной ночи отослал государыне в собственноручно запечатанном ларце доказательства благоразумия великой княгини, которые Елизавета желала иметь»[431].

Екатерина ничего об этом не говорила. Рассказывая о романе с Салтыковым, она вообще упоминала о муже крайне редко, так что создается впечатление, будто супруги почти не соприкасались. Однако перед нами еще один осколок недостающей мозаики. Не стоит отбрасывать его только потому, что рассказ Шампо изобилует натяжками, естественными для человека, не жившего при русском дворе. Даже в деталях, кажущихся на первый взгляд не вполне правдоподобными, при внимательном рассмотрении оказывается зерно истины. В России среди придворных действительно существовал обычай посылать после брачной ночи государыне серебряный ларец с простыней невесты. Он был введен Петром I по шведскому образцу.

Вернемся к главному вопросу. В чем состояла информация, которую «бес интриги» пытался навязать дипломатам в Швеции и Германии, а через них — во Франции? Он утверждал, что был близок с великой княгиней, но не потревожил ее девства, склонил Петра Федоровича к операции и, тем самым, обеспечил законного наследника российскому престолу. Насколько эти сведения соответствовали реальности? Верил ли им кто-нибудь?

Новый французский посол маркиз Поль-Франсуа де Л’ Опиталь, назначенный в Петербург в декабре 1756 г., ознакомившись с запиской Шампо, которую ему переслали из Версаля в 1758 г., высказывался о ней скептически: «Я внимательно и с удовольствием прочел первый том трагикомической истории или романа замужества и приключений великой княгини. Содержание его заключает некоторую долю истины, приукрашенной слогом; но при ближайшем рассмотрении герой и героиня уменьшают интерес, который их имена придают этим приключениям. Салтыков — человек пустой и русский петиметр (щеголь. — О.Е.), т. е. человек невежественный и недостойный. Великая княгиня терпеть его не может, и все, что говорят об ее переписке с Салтыковым, — лишь бахвальство и фальшь»[432].

Заметим, маркиз приехал в Россию через два года после описанных событий и зафиксировал ситуацию такой, какой она была при нем. От страсти Екатерины к Салтыкову не осталось и следа. Царевна не терпела камергера. Но у этой неприязни были корни — «нескромное поведение» за границей. Великая княгиня гневалась на Сергея за то, что он «подверг» ее «пересудам всего света».

«Государи не должны любить»

Согласно версии, которую русский двор устами Салтыкова внушал за границей, Петр Федорович страдал фимозом (от греч. «phimosis» — «сжатие») — сужением отверстия крайней плоти — болезнью известной и не заключавшей большой проблемы для тогдашних хирургов. Была ли хворь врожденной или появилась в результате перенесенной оспы, теперь сказать трудно. При фимозе половое общение не невозможно, а только затруднено, поэтому Петр не испытывал особого желания исполнять супружеские обязанности. Но и пойти на операцию ему было сложно: он боялся крови.

Противоречит ли приведенная информация мемуарам нашей героини? Существует расхожее мнение, будто Екатерина II в «Записках» отрицала отцовство мужа. Такое представление основано на невнимательном прочтении. Императрица никогда прямо не называла Салтыкова отцом Павла, она была для этого слишком умна и осторожна. Подобное признание ставило ее саму в крайне опасную ситуацию. На страницах воспоминаний Екатерина так ловко запутывала читателя между описаниями своих беременностей и выкидышей, что выявить из текста истину практически невозможно.

Вероятно, великая княгиня сначала и сама точно не знала, кто настоящий отец ребенка. Лишь с возрастом в сыне столь явно проявились черты, объединявшие его с Петром III, что сомнений не осталось. Петр Федорович передал мальчику многое из своей крайней психической неуравновешенности. К несчастью, и отцу, и сыну она стоила жизни.

Однако в 1754 г. почти все русские придворные и иностранные дипломаты были уверены, что честь обеспечения престолонаследия принадлежала Салтыкову. Вероятно, сам Петр Федорович разделял эту точку зрения. Во всяком случае, после рождения сына он перестал спать в постели жены. Такой шаг был для великого князя символичным. Вспомним, что во время первой интимной ссоры с Екатериной из-за Андрея Чернышева он писал про кровать, которая «стала слишком узка» для двоих. Теперь Петр покинул супружеское ложе как бы в знак протеста. «В первые девять лет нашего брака он никогда не спал нигде, кроме моей постели, — вспоминала Екатерина, — после чего он спал на ней лишь очень редко, особенность, по-моему, не из очень ничтожных, ввиду положения вещей, о которых я уже упоминала»[433].