Молодая кровь

— Братья и сестры, я говорю вам, а сердце мое исполнено печали, ибо дьякон Янгблад был мне братом и другом в полном смысле этого слова, я говорю всем вам, особенно же его убитой горем семье, что сейчас не время для слез. Но все же мы оплакиваем его, прости нас, отец небесный, потому что мы только слабые люди, живущие на твоей щедрой земле, и ум наш не может постигнуть твою бесконечную мудрость. Нам не понять, о боже милостивый, почему наш брат и отважный воин армии христовой пал от руки врага посреди бела дня в тот момент, когда битва только начинается. Но пойте хвалу господу, люди всей земли, настал день радости и славословий господу, и новых откровений, и новых упований, ибо кто из нас, здесь присутствующих, скажет, что Джо Янгблад умер напрасно? Кто скажет, что он не завещал нам свою силу, твердость духа и решительность, которые помогут нам сплотить всех богобоязненных, свободолюбивых людей Кроссроудза и всей Джорджии? Может быть, поэтому бог отозвал его, может быть, это его цель. Неисповедимы пути господни, да будет свято его имя! Джозеф Янгблад ушел от нас петь в небесном хоре вместе с Джоном Брауном, Гарриэт Табмэн, Фредериком Дугласом, Саджернер Трузс и Авраамом Линкольном, но правда, за которую он боролся, шагает по земле! Спи, возлюбленный брат, спи спокойно, брат Янгблад, отдыхай, отдыхай! Клянемся тебе, что мы продолжим твое дело до того великого утра, когда камень, который отвергли строители, сделается главою угла… Спи, брат Янгблад! Хоть ты и мертв, но ты будешь жить, ты будешь жить!

Из глаз Роба незаметно катились слезы, но это не были слезы скорби. Выступления разных людей об его отце, особенно же речь священника Ледбеттера, чувства и настроения всех его соплеменников, сидевших в жаре и духоте вдоль стен и стоявших в проходах, и внизу в воскресной школе, и на церковном дворе, и лица людей на вчерашнем собрании, и — главное — лицо матери, которое он видел сейчас перед собой, и человек в гробу, и Гарриэт Табмэн, и Джон Браун, и Фредерик Дуглас — все это вместе подняло Роба на какую-то новую, высшую ступень, внушило ему твердую уверенность, что отец пожертвовал жизнью не даром… И все же Роб плакал… Послышались звуки органа: это мисс Ханна заиграла «Ближе, господи, к тебе». Но Роб не хотел слушать скорбные песни. Надо, чтобы играли торжественные!

Бли-же, господи, к тебе,
Бли-же к тебе,
Бли-же, господи, к тебе,
Бли-же к тебе…

С гроба сняли крышку, чтобы все могли попрощаться с усопшим. Роб встал, поддерживая плачущую мать и Айду Мэй; на миг колени его дрогнули, но мама крепче сжала ему руку, и он, подходя к гробу, заставил себя преодолеть слабость. С минуту они смотрели на спокойное лицо Джо, на глаза, сомкнутые навеки. Казалось, они улыбаются, эти глаза, как всегда при жизни, казалось, отец не мертв, а спит. Мысль, что родные смотрят на него последний раз, была для Роба невыносимой. Роб почувствовал, как задрожали плечи матери — ее исстрадавшееся сердце не выдержало, и она громко зарыдала:

—  Господи, господи, сжалься! Нет больше моего Джо, святой боже, нет больше моего Джо!

—  Мама, мамочка! — нежно сказал Роб и больше ничего не мог выговорить — его самого душили слезы.

Подошла Дженни Ли с Гасом Маккеем. Она долго и пристально смотрела на отца, потом вытерла глаза и в последний раз взглянула на него. — Нет больше нашего папы!

И семья отошла, уступая место другим. И влажная жара, и тяжелый приторный аромат цветов, и замирающие голоса певчих: «Невредим в руках Иисуса, невредим на его груди», и люди, рыдающие кругом… и гнев почти на всех лицах…

Процессия двинулась к кладбищу Линкольна: более тысячи человек следовали за гробом, а за ними тянулась целая вереница автомобилей. Через центр, по бульвару. Джефферсона Дэйвиса, тихо и торжественно шли участники похорон…

Солнце палило, как в полдень. С тротуаров и из окон контор белые наблюдали за процессией, всматривались в гневные, дышащие угрозой, потные лица негров, — Зря разрешили им проходить через город — только задерживают движение, — сказал какой-то важного вида белый другому белому.

—  Да, орава опасная! И боже мой, сколько их тут! Умрешь со страху, честное слово!

—  Они как солдаты, идущие на войну, — заметила одна дама высокому джентльмену в дорогом летнем костюме.

—  Очень сожалею, что мне довелось видеть это зрелище, — отозвался джентльмен. — Такой бессонницы, как у меня, пожалуй, никто на свете не знает. Сегодня ночью мне будет мерещиться топот черных ног, шагающих через всю Джорджию.

—  Эх, жаль, что я не прихватил с собой ружье, — сказал еще кто-то. — Сразу бы эти черные птицы разлетелись!

—  Да, не сообразили! — ответил собеседник и сокрушенно покачал головой.

И так на всем пути процессию встречали белые с ужасом и тревогой на лицах, а негры шагали медленно, по четверо в ряд и взгляд их был суров, и ряды их росли, ибо к ним все время присоединялись все новые и новые люди — мужчины, женщины и дети.