Молодая кровь

Оскар слушал, стараясь запомнить слова Джима,

— Я вас отблагодарю за это когда-нибудь, увидишь!

— Не надо, Осси. Не в этом дело. Не надо нас благодарить. Довольно будет и того, что ты лишний раз подумаешь, прежде чем обозвать цветного человека черномазым, и зарубишь себе на носу, что белая раса ничуть не лучше черной. — Он говорил сердито и запальчиво, точно Осси собирался с ним драться. — Никогда не прячь руки в карманы, когда видишь, что линчуют негра! Словом, будь человеком, а не подлым, тупым крэкером! Оскар глотнул слюну.

— Мы товарищи, правда? Скажи, Джим, разве мы не можем быть с тобой товарищами?

— Я готов, пожалуйста, только знай: я такой же; как мой отец. Я держу ружье наготове. — Маленький Джим тихонько засмеялся, как всегда, когда ему было не до смеха.

Под утро Оскар Джефферсон проснулся. Спал он часа три или четыре подряд. Еще не начало светать, а из-за дома и с крыши — со всех сторон неслись громкие звуки пробуждающегося дня. Чирикали птицы, стрекотали сверчки и цикады, каждый по-своему приветствовал утро. Тявкали собаки, кудахтали куры, где-то вдали кричали петухи. Оскар и забыл о том, что бывает такой предрассветный концерт. Он словно впервые слышал его и дивился: как же так — ведь каждое утро до него доносились эти звуки, а он был глух. Сейчас все это казалось ему дивным рождественским гимном, и он не мог понять, что люди спят и не слышат его. Оскар посмотрел на Джима и угрюмо усмехнулся в темноте. Потом, пошатываясь, встал, захватил свои башмаки, вышел на крыльцо и, обувшись, спустился во двор за нуждой. Утренний воздух ласкал его усталое тело, проникал в легкие. Он смотрел на небо и глубоко, неторопливо вдыхал в себя прохладу, зелень, свежесть, новизну и чистоту зарождающегося дня.

Потом Оскар вернулся и с порога заглянул в комнату. Кто-то там зашевелился, и он поспешно отступил от двери, на цыпочках обогнул хижину и направился домой. Ему хотелось подождать, пока Джим и его родные встанут, чтобы еще раз поблагодарить их, но он боялся, что они будут настойчиво звать его к столу, а им и самим-то вряд ли хватает пищи.

Он еще придет к ним и поблагодарит их. Он будет приходить часто-часто, если они позволят. Оскар шагал на восток, к своему дому, где ждал его отец; и оттуда, с востока, ему навстречу занимался новый день. Из-за пушистого хлопкового одеяла, из-за серо-синей пелены злаков вставало золотисто-желтое, огненно-красное солнце. Оскар думал об отце, ожидающем его, и о Килгроу с ружьями наготове. И Оскар был уже мужчина — вернее подросток, но он быстро становился мужчиной, как его отец; будь проклят его отец!

После ночи, которую Оскар провел у негров, они с отцом заключили нечто вроде перемирия, и отец больше не пытался его бить. Одним из условий было, что Оскар не должен якшаться с мальчишкой Килгроу, и отец с утра до вечера следил за ним. Оскар встречался с Джимом лишь тайком. Вечером, в темноте, он уходил к неграм в деревню. Иногда они сидели с Джимом на заднем крылечке и болтали о всякой всячине. Иногда ссорились по пустякам, а бывало, что у них доходило и до драки — все из-за негритянского вопроса; о чем бы они ни говорили, вечно вставал между ними этот вопрос. И Джим ничуть не уступал, словно нарочно искал повод для ссоры.

Как-то поздно вечером они сидели по обыкновению на крыльце. Оскар был в прекрасном настроении. «А хорошая у Джима семья, — думал он, — хоть все они и дерзкие, как черти». И вообще сегодня все казалось ему хорошим. Он покосился на Джима, потом долго сидел, глядя во мрак.

— А знаешь, — сказал он Джиму, — про твоего старика говорят: Большой Джим — самый сильный малый на плантации Уилкокса. По-моему, это правда.

Некоторое время Джим молчал, наблюдая россыпь звезд в вечернем небе. Потом он заговорил, голос его был спокоен, но чувствовалось — весь он напрягся как струна.

— Знаешь, парень, ты мне сейчас напомнил историю, которую на днях мне рассказывали про одного негра из Вейкросса. — Джим сплюнул табачную. жижу. — Этот негр… рослый такой дядя, громадина негр… идет он как-то по улице по, своим делам. К нему подходит какой-то крэкер и спрашивает: «Эй, малый, куда идешь?» А негр посмотрел на него и говорит: «Мистер Белый, скажите мне, пожалуйста, сэр, вот что: каким же еще верзилой должен быть человек, чтоб его называли мужчиной?»

Вот и все, что сказал Джим. Он сидел и молчал, время от времени сплевывая табачную жвачку, а Оскар не понимал, в чем тут соль, и чувствовал себя дурак дураком. Он старался найти в рассказе скрытый смысл, столь ясный, по-видимому, для самого Джима, и не знал, засмеяться ли ему или пропустить это мимо ушей. А потом подумал: ведь он же белый, а Джим черный, и черт побери его нахальную черную душу!