Молодая Раневская. Это я, Фанечка...

По вечерам, после спектакля, Фаина вспоминала Таганрог, а Павла Леонтьевна — Петербург. От печальных воспоминаний на глаза сами собой наворачивались слезы. Однажды Фаина спросила Павлу Леонтьевну о том, почему она не хочет вернуться в Петроград (Вульф на самом деле никогда не изъявляла такого желания).

— Не хочу видеть Александринского театра, не хочу ходить по тем же улицам, по которым когда-то ходила, — ответила Павла Леонтьевна. — Сцена театра и улицы усыпаны осколками разбитых надежд… Не хочу.

Прощаясь, главный врач санатория пригласил труппу приехать следующим летом. Актеры охотно приняли предложение, обменялись адресами и договорились списаться по весне.

Разъезжались в разные стороны, кто куда. Раневская и Вульф уехали в Баку. Поехали через Москву, чтобы проведать Ирину. Вместе с ними ехал и Павел Рудин, у которого в Москве жил сын Георгий. Георгий только что окончил ВХУТЕМАС[32], и Павел Анатольевич хотел обсудить с ним планы на будущее. У него была мечта работать вместе с сыном. Павла Леонтьевна советовала отпустить Георгия в "свободный полет".

— Я бы ни за что не согласилась играть на одной сцене с Ириной, — говорила она. — Можно и нужно помочь советом, наставлением, но служить в одном театре — это чересчур. Присутствие родителей рядом сковывает. Родители не могут дать беспристрастную оценку, вдобавок то, что сын служит в том же театре, где режиссером его отец, непременно даст повод для сплетен и кляуз.

— Что ж нам, теперь всю жизнь порознь жить, как чужим? — хмурился Рудин. — Мы четырнадцать лет так прожили, хочется теперь уж вместе… И почему — кляузы? Георгий — художник, ролей ему не играть, а все кляузы случаются из-за ролей…

Фаина слушала и думала — а правильно ли поступает она, таскаясь за Павлой Леонтьевной, как иголка за ниткой? Не сдерживает ли присутствие Павлы Леонтьевны ее развития? Хорошо, конечно, когда рядом есть такая мудрая советчица, но, с другой стороны, Фаина привыкла чуть что, так сразу же обращаться к Павле Леонтьевне за советом. А надо бы самой, самой, без поддержки… Взрослая уже, не девочка…

Думала так, и пугалась. Как можно расстаться с Павлой Леонтьевной? Как такая мысль вообще могла прийти ей в голову? Это же единственный родной ей человек! Что за глупости приходят на ум? Рудин прав, нельзя всю жизнь жить порознь с родным сыном. И Павла Леонтьевна тоже права. Каждый по-своему прав…

Вывод напрашивался сам собой. Надо жить в городе, где есть несколько театров, и служить в разных. Тогда и волки будут сыты, и овцы целы.

От таких мыслей Москва становилась еще желаннее. Но пока что наших неразлучных актрис ждал Баку.

Глава шестнадцатая ГОРОД ВЕТРОВ

"Мне нравится,

что можно быть смешной —
Распущенной —
и не играть словами…"

Марина Цветаева, "Мне нравится, что Вы больны не мной…"

Баку начал искушать Фаину сразу и искушал умело, по-восточному — тонко, но настойчиво, тихонько, но постоянно, и сразу в оба уха, иначе говоря — со всех сторон.

Первое искушение было сразу же по приезде. Выйдя из поезда, Фаина очутилась среди шумной южной толпы, которая подхватила ее и вынесла на вокзальную площадь. Солнце, зелень, море, но атмосфера не курортно-расслабленная, а рабочая, деловитая. Баку, хоть и находился на юге у моря, но был городом промышленным, а не курортным. Совсем, как Таганрог.

Фаина ехала в Баку с опаской. Впрочем, опаска эта сидела глубоко в душе постоянно, начиная с 1918 года. Хорошо еще, что все знали ее, как Фаину Раневскую, а не Фаину Фельдман. Не возникало ненужных ассоциаций с таганрогским купцом первой гильдии, промышленником и домовладельцем Гиршем Фельдманом. В середине двадцатых годов за принадлежность к буржуазии уже не расстреливали, но чистки, в ходе которых "чуждый элемент" изгонялся из учебных заведений и с рабочих мест, проходили постоянно. Вполне можно было лишиться возможности играть, лишиться своей профессии. Или же поиметь еще какие-нибудь неприятности.

В Баку у Гирша Фельдмана были деловые интересы. Нефтяная вышка, экспорт-импорт — обычный гешефт солидного человека. Бакинские партнеры часто бывали в Таганроге. Если партнер был евреем, то он непременно приглашался домой на ужин. Фаина боялась встретить в Баку кого-то из старых знакомых. Умом понимала, что боится напрасно — столько лет прошло, она выросла, изменилась, выступает под другой фамилией и знакомые те давным-давно эмигрировали (если не что похуже), но ничего не могла с собой поделать. Казалось, что стоит ей только выйти на сцену, как кто-то в зале воскликнет: "Смотрите, да это же Фаня, дочь Гирша Фельдмана!"

Спустя месяц Фаина успокоилась. Никто ее не узнавал. Тем более что пожилые евреи почти не ходили в Бакинский рабоче-крестьянский театр. У них был свой, еврейский театр, с привычным репертуаром, на улице Гоголя при клубе горских евреев имени Ильяева.