Молодой Бояркин

перекочевал в Ковыльное, стал приезжать к ним в гости на маленьком красненьком

мотоцикле. И вот как-то раз приехал, и напились они с отцом вусмерть, – Николай заметил,

что к его рассказу прислушивается таксист и заговорил громче. – Потом дядя Миша собрался

ехать домой. Отец уговаривает остаться – тот ни в какую не соглашается. Вышли они в

ограду. Дядя Миша начал разворачивать мотоцикл, да и говорит отцу: "Понимаешь ли ты,

Леха, какая я свинья? Ну, прямо свинья, и все…" – "А что такое?" – спрашивает отец. "Да ведь

когда я поехал, Лена специально вышла за ворота меня проводить. Вышла да и говорит:

"Только не напивайся, пожалуйста… Очень тебя прошу, не напивайся". – До того меня

уговаривала, что даже заплакала. Понимаешь, Леха, даже заплакала". – "Ну, а ты что же?" –

спрашивает отец. Дядя Миша махнул рукой и отвечает: "Да и я тоже всплакнул…"

При последних словах такси как раз останавливалось у светофора, и тормоза сильно

заскрипели.

– Что? Что он сказал? – не вытерпев, переспросил водитель, повернувшись всем

корпусом.

– "И я тоже всплакнул", – повторил Бояркин.

Таксист захохотал, уронив голову на руль. Захохотал и Бояркин, вдруг вспомнив, что

можно хохотать. Коляшке тоже что-то передалось, он попытался прыгать в одеяле.

– И я тоже всплакнул, – сказал таксист, трогая машину с места и, вытирая глаза

заскорузлыми пальцами, – всплакнул, а сам насосался… Нет, не перевелись еще на Руси

юмористы. И, как видно, не переведутся.

Этот вывод их обоих устроил, и они снова захохотали. Наденька даже не улыбнулась.

Бояркин смотрел на ее непроницаемое выражение с все больше наплываюшим, совершенно

лишним сейчас недовольством. Он удивился, что они живут вместе, а он, посылая ее к

родным, инструктирует, как вести себя.

Николай почему-то представлял, что стоит ему проводить жену до аэропорта, как она

тут же улетит. Но рейс задерживали на два часа. Это показалось катастрофой. Бояркин,

возомнив, что Наденька уезжает лишь под воздействием его хитрой политики, стал бояться,

что на два лишних часа запасов его хитрости не хватит. Невольно он начал даже заискивать

перед Наденькой: шустро бегал в буфет за булочками и лимонадом в бумажных стаканчиках,

старательно успокаивал Коляшку. Женщины в соседних креслах смотрели на него

одобрительно, а на его жену даже чуть осуждающе.

Потом, когда Наденька, прижимая ребенка одной рукой и повесив сумку на другую,

шла к аэродромному автобусу, когда одеяло у сына развернулось и какая-то женщина,

поставив свой чемодан, помогла засунуть край одеяла под ленту, Бояркина окатило волной

жалости. Расстроенный и уставший, как после изнурительной, нервной работы, он вышел из

аэровокзала и прислонился спиной к замурованному в асфальт тополю на остановке.

Самолет взлетал с ревом-свистом, и в темном небе иссякли сначала его ярко-красные,

как угли, огоньки, а потом и мощный гул. Наденьку уносило далеко, и Николай оставался в

этом городе одиноким и от этого счастливым. Уже прощаясь, он напомнил Наденьке самое

главное: "Как приедешь, сразу же обратись в больницу". Наденька согласилась: "Хорошо,

обращусь". И значит – да здравствует счастливое будущее!

Быть свободным показалось ему даже неестественным. "А может быть, все это

неправильно?" – подумал он. На улице похолодало – дневная свежесть превратилась в

вечернюю промозглость. Потом, очутившись на самом теплом переднем месте автобуса.

Николай взглянул на билетик, который оторвал у кассы, и машинально подсчитал цифры –

045540. И это показалось не случайным. "Все будет хорошо, – обрадовался Бояркин, – все

хорошо, хо-ро-шо!" И этой мелочи хватило, чтобы переменилось все настроение. Дома он

хотел прибрать разбросанные вещи и Коляшкины игрушки, но, втянувшись в работу, протер

пыль, помыл пол, с удовольствием отметив, что теперь это будет делать некому, кроме него.

Потом упал на диван, пытаясь расслабиться. Была все-таки в душе какая-то пустота, но,

конечно же, не из-за нехватки Наденьки, а из-за исчезновения забот и переживаний,

связанных с ней.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В конце апреля начальник цеха Мостов стал наседать на Бояркина с просьбой поехать

в командировку на строительство кормоцеха для подшефного совхоза. В строительном

тресте, принадлежащем производственному объединению, не хватало рабочих, и управление

вынуждено было обязать начальников цехов выделять на стройку людей с установок,

сохраняя им часть заработной платы. Мостов уговаривал Бояркина целую неделю, считая,

что бригаде легче всего обойтись без второго машиниста. Он расхваливал и заработки в

тресте, и деревню, которую он сам ни разу не видел. Николай, взявшийся по-настоящему за

самообразование, и слышать не хотел ни о какой командировке. Однажды, когда уговоры

особенно затянулись, Бояркин махнул рукой, чтобы Мостов, наконец, отвязался, но тот вдруг

обрадовался этому жесту.

– Ну, вот и хорошо, вот и хорошо, – улыбаясь, заприговаривал он.

Непонятно было, схитрил он или ошибся, но Николай, увидев его радость, не нашел в

себе сил эту радость обмануть. Вышло, что он и впрямь согласился.

Мостов уговорил его на месяц, но когда Николай пришел для оформления документов