Молодой Бояркин

Дядя сидел в одной майке. Его фигура с выпирающими буграми, была в этот раз

осевшей, расслабленной. Никита Артемьевич вертел пальцами тяжелую вилку, которая вдруг,

вывернувшись, с резким звоном упала на край тарелки. Дядя вздрогнул и, мгновенно

взбесившись, выскочил из кухни. Почти тут же он вернулся в накинутой "олимпийке" и с

хрустом застегнул замок-молнию.

– Хватит нюнить! – резко бросил он. – Я знаю, где они устроились. Еду, забираю – и

весь разговор!

Поехал и Николай. Опасаясь милиции из-за запаха вина, дядя вел машину по каким-то

закоулкам, и Бояркин потерял направление.

– Не пойму бабу, – говорил Никита Артемьевич.– Ты же знаешь, какая она с виду. За

меня вышла в тридцать шесть и до этого никого не имела. Говорит, не любила никого. А я,

главное, почему обратил на нее внимание-то. Ты представляешь, что значит, работать

диспетчером среди шоферов, когда каждый мужик норовит похлопать, да погладить или

сказать что-нибудь почудней, Но от нее все как орехи отскакивали. Был у нее какой-то свой

женский авторитет. Интересно, чем же этот-то орел ее мог приманить? Видно, ловкач…

Асфальт кончился, машину затрясло на ямах. Фары освещали темные кюветы,

палисадники, скамейки. Наконец, остановились возле маленького домика, половина которого

утопала в больших кустах, словно в шапке, съехавшей на одно ухо.

– Вот оно, гнездышко, – с каким-то злым привкусом произнес Никита Артемьевич.

Он поднялся на крыльцо и подергал дверь. В сенцах вспыхнул свет.

– Кто там? – тревожно спросил женский голос.

– Этот, твой-то, здесь? – спросил Никита Артемьевич, прокашливаясь.

За дверью шепотом заспорили, кто-то кого-то пытался оттеснить. Потом дверь

распахнулась, и вышел высокий, худой мужчина с большим мясистым носом, с частой

проседью в зачесанных назад волосах – по виду из таких, которые при благоприятных

условиях берут глоткой. Вышел он в одной майке, картинно напружинившись. За ним стояла

красавица Анна в уютном домашнем халате. Никита Артемьевич смотрел на мужчину со

злой усмешкой.

– Отойдем-ка, петух, – предложил он, кивнув в темноту.

– Не тронь его! – закричала Анна, распихивая обоих. – Если тронешь – сразу посажу.

Расскажу кое-что про твою машину. .

– Не трону, – пообещал Никита Артемьевич. – Спрошу кое о чем.

Оставив Анну на крыльце, они сошли вниз. Мужик, почему-то сникший сразу же как

только его назвали "петухом", привык теперь к темноте, рассмотрел квадратного соперника и

вовсе плечи опустил.

– У тебя дети есть? – тихо спросил его Никита Артемьевич.

– Двое. Я командированный, – еще тише ответил тот, пытаясь казаться свойским, –

через полтора месяца уеду…

– Ты детей своих любишь?

– Ну, разумеется. Особенно младшего. Вот скоро поеду…

– Значит, любишь детей… А я ведь тоже. Ты понимаешь это? Я спрашиваю, до тебя все

доходит? У нас ведь ребенок.

– Так я же ее не манил, – шепотом, словно по секрету сообщил командированный. –

Она сама ко мне…

– Та-ак! – придвигаясь, выдохнул Никита Артемьевич. – Ловко.

– Толя! – вскрикнула на крыльце Анна и тут же оказалась между ними.

Никита Артемьевич взглянул в знакомое, родное лицо жены, которая почему-то

защищала другого, и медленно повернулся спиной. В полуобороте он чуть замедлился, и

Бояркин, стоящий рядом, но никем не замеченный в темноте, еще надеялся увидеть

знаменитый, сокрушающий дядин удар. Но ничего не произошло.

Возвращались молча и лишь поставив "Волгу" в гараж, Никита Артемьевич

заговорил.

– Про машину-то она сказала… Денег тогда не хватало, а люди, дураки, на коврах

чокнулись. Ну и пришлось спекульнуть пару раз. Э, да такими преступниками пруд пруди…

Не могу понять, люблю я ее или что? Привык как-то. Теперь кажется, что люблю. Но ведь

так, как она, тоже нельзя…

Никита Артемьевич не спал почти всю ночь, а утром, в воскресенье вместе с

племянником снова поехал к Анне.

В дом вошли оба. Комната, видимо, была снята вместе со старомодной мебелью.

Гудела стиральная машина. Пахло мылом и мокрым бельем.

– Опять приехал! – почти с ненавистью сказала Анна, подняв от оцинкованной ванны

распаренное лицо с мокрыми, свисающими прядями. – Неужели тебе ничего не понятно?

Командированный, лежащий с журналом в спальне, как бы нехотя поднялся и с дутым

достоинством начал разглаживать покрывало.

– Возвращайся, очень тебя прошу, – сказал Никита Артемьевич жене.

– Нет!

– Почему?

– Потому что не люблю тебя.

– А раньше любила?

– Думала, что любила. А теперь поняла, что не люблю.

– Что же, его любишь?

– Да, его.

Командированный принялся ходить туда-сюда по спальне, согнувшись какой-то

загогулиной от того, что почти по локоть засунул руки в карманы брюк. Его было видно, как

он босиком проходил мимо дверного проема, ступая по домашним полосатым половикам

легко и неслышно, как кот.

– А ты как? Не отстанешь? – спросил его Никита Артемьевич.

Тот, застигнутый врасплох, остановился и уставился в окно, нервно шевеля

веснушчатыми лопатками. Машинка гудела так, что дребезжали стекла. Никита Артемьевич

ждал, когда она замолкнет. Наконец, от гула осталось только тиканье часов, но Анна тут же

повернула стрелку на все шесть минут.