Молодой Бояркин

Куда девалась вся эта дрянь, выбрасываемая в воздух? Земля-то без форточек, ее не

проветришь. И в море Бояркин не раз видел мазутные следы, оставляемые неизвестными

танкерами. Помнится, когда говорили о таких фактах с Мучагиным, то он предрекал близкий

конец света.

– Эта наука нас угробит, – всякий раз заключал он.

Тогда Николай не мог ответить ему достойно и лишь теперь начинал догадываться,

что выход-то как раз и состоит в науке, но в науке более совершенной. Природа ведь живет

без издержек, значит, и человек может жить так же. Бояркин видел будущее не в образе

спекшейся земли, как предсказывал Мучагин, а в образе разнотравного цветущего поля с

чистейшим небом над ним. Так будет, обязательно будет, и недостатки сегодняшней жизни

уже вызывали не раздражение и горечь, а даже какое-то удовлетворение. Николаю нравилось,

что он живет именно в этом грешном, прокопченном, перерытом мире, в котором столько

дела, столько возможностей БЫТЬ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

На первой же неделе новой жизни Бояркин засел в дядиной спальне за сложенную

столиком швейную машинку и раскрыл чистую тетрадку. Первым пунктом самообразования

он наметил осмыслить изученное в институте (зачем что-то терять?). А после этого

приняться за логику и психологию и "факультативно" попытаться вникнуть в искусство –

разобраться хотя бы в его структуре.

Был день, и тишину большого дома нарушал лишь топот ребенка на втором этаже.

Писал Николай не спеша и, пожалуй, с таким же пониманием важности своего дела, с каким

Гриня Коренев тесал рубанком половицу в своем доме. Записав все пункты, он захотел

порассуждать вообще и продолжил писать дальше. Ему понравилось заниматься этим,

потому что все, занесенное на бумагу, становилось еще обязательней и умней. "Все

человечество поставлено природой в жесткое русло совершенствования, – писал Бояркин. –

Иного для нас не дано, и поэтому мы должны осознанно подчинить себя этому. Все свои

силы надо отдавать совершенствованию. Каждый день к вечеру надо выкладываться

полностью и просто уставать жить. Если за день по-настоящему устал, то сегодня уже не

живи – ложись спать. И перед сном, когда голова все равно работает неполноценно, имея

склонность воображать несбыточное, не думай вообще. Лучше продуктивно спать, чем

вхолостую думать. Да и спать надо поменьше. Потребность сна возрастает к вечеру и

убывает к утру. Значит, вставать с постели надо точно в "момент нуля", который можно

определить по первым проблескам сознания в голове. Больше необходимого спят те, в чьих

головах этих проблесков недостает".

Мгновенно засыпать Бояркин научился еще на корабле, в краткие перерывы между

вахтами. Как и полагается, вначале он внушал себе: в моем организме нет жесткости, кости

размякли, и на них ничего не держится. Я расползаюсь, растекаюсь, теряю форму.

Одновременно усилием воли он замедлял, как бы "растягивал" дыхание и пульс. Для того

чтобы перестать думать, он научился заменять мысли различными цветными кругами и

разводами, которые особенно ярко и даже в форме законченных галлюцинаций появлялись

перед закрытыми глазами особенно во время качки или после утомительного дня. Он просто

попытался сознательно запомнить состояние сна и, принимая его, когда было необходимо,

мог мгновенно отключаться почти в любой ситуации.

Засыпать он умел. Теперь предстояло научиться так же хорошо просыпаться. Начались

эксперименты. Один раз "проблеск" в голове поднял его в четыре часа. Николай оделся,

умылся, сел читать и уснул за столом. В другой раз, встав опять же в четыре часа, он

специально взбодрился душем, но, потеряв бдительность, заснул после обеда и с лихвой

добрал недостающее. В третий раз, когда "проблеск" начал пробиваться не то в четыре, не то

в пять часов, Бояркин повернулся на другой бок и засопел дальше, еще слаще прежнего.

В остальном же он спуску себе не давал. Если утром он хоть с минуту нежился в

постели, то потом весь день не мог себе этого простить. Каждая минута уходила у него на

чтение, на писание, на размышления. Особенно дома он был замкнутым и хмурым.

– Я смотрю, ты совсем сдурел, – говорил ему дядя. – Не спишь, с книг не слазишь…

Похудел – сам-то стал плоский, как книга. Зачем столько читать? Ну, если бы еще учился, а

так? В праздники и то сидишь.

– А что такое праздники? – отвечал ему Николай. – Дни ничегонеделанья? Что это за

радость вышвыривать из своей жизни целые дни?

На понимание он не надеялся, но и подстраиваться теперь уж не хотел.

– Ну-ну, – посмеиваясь, говорил Никита Артемьевич, что значило "что ж, посмотрим,

посмотрим, что из тебя выйдет".

* * *

Однажды под вечер пришла Анна. Бояркин был дома один и открыл ей дверь с

книжкой в руке. Анна, внимательно приглядываясь ко всему, прошла на кухню и села у окна.

– Ты теперь живешь не в общежитии? – глядя в сторону, спросила она.

– Я теперь работаю. Ушел из института.

– Так, так. Ну и хорошо. Что ты читаешь? – спросила она, нервно покусывая губы.

– Да вот, – сказал Николай, показывая обложку.

– Так, так, – произнесла она, кивнув головой, но, не взглянув на книгу.

Николай понимал, что она ждала дядю, который должен был вот-вот подойти.