Молодой Бояркин

притворяется дремлющей и не отстраняется от него. На конечной остановке, когда ехать

было уже некуда, они познакомились. А когда дошли до ее подъезда, и возникла заминка, она

вдруг вспомнила, что, уходя, не выключила газ. Обеспокоенные, они вбежали на третий этаж,

но газ, слава богу, был выключен. Тогда его включили и сварили крепкий кофе.

Рано утром по дороге на работу (хорошо, что пропуск оказался в кармане) Бояркин

пытался понять самого себя. Смысл автобусных прогулок объяснился. После Нины,

проводницы поезда, в котором он возвращался со службы, у Бояркина была еще одна

женщина во время учебы в институте, и теперь, думая об этих случаях, он удивлялся тому,

что, зная наперед, как это подло, он, тем не менее, действовал. Действовал с удовольствием и,

более того, даже не пытаясь справиться с собой. Ему было даже интересно как парализуется

его воля – до какого-то момента она еще есть, а потом вдруг пропадает. Этот момент даже

незаметен. И тогда в ход идет все: способности, таланты, силы, все доброе, накопленное в

душе. Так как же оставаться чистым? Как справляться с собой? Видимо, только одним

способом – только научившись чувствовать тот незаметный момент, за которым воли уже не

существует. Не подходить к нему. Но как? Только увлекаясь, только работая. А зачем,

спрашивается, оставаться чистым? А затем, что чистота – залог душевного здоровья. Будешь

здоров сам, будет потом когда-нибудь здоровая семья, будет счастье.

Вернувшись с работы в квартиру дяди, Бояркин пошел в ванную. Он стянул через

голову рубашку и, увидев в зеркале собственное лицо с взъерошенными волосами, плюнул в

него. Потом, сидя голым задом на краю холодной ванны, он немного подумал, стер плевок,

искупался, надел чистое. Потом немного почитал, и когда стало темнеть, отправился на

автобусную прогулку, хотя никакой усталости в голове на этот раз не чувствовал.

* * *

Еще раньше дядя познакомил его с соседкой Лидией, когда они случайно столкнулись

во дворе. Никита Артемьевич поспешно представил их друг другу и ушел.

– Что вы преподаете? – спросил Николай соседку, невольно выдавая некоторую

осведомленность о ней.

– Литературу, – сказала Лидия.

– И вам нравится это?

– Предмет как предмет, – ответила она. – Но, вообще-то, сейчас трудно работать в

школе.

– Да, да, – с удовольствием подхватил Бояркин. – По-моему, литературу преподают не

так. Ее почему-то преподают как начало науки, а надо бы – как искусство.

– Верно, – согласилась Лидия. – Сейчас об этом много говорят.

– Жаль, что в литературе я соображаю не много, – признался Бояркин. – Иной раз мне

даже кажется, что чтение вообще бессмысленно: ведь потом почти все забывается.

– Не думаю, что все, – возразила Лидия. – Память остается не в уме, а в душе. При

чтении настоящей книги душа вместе со всеми ее эмоциями учится дышать. Она то

сожмется, то расправится, то упадет, то взлетит. То есть память о прочитанном становится

умением души. Собственно, то, что ты представляешь собой в каждый момент, – это уже и

есть память о прочитанном.

"Какая она умница", – с радостью подумал Николай, удивляясь теперь тому, что Лидия

носит короткие юбки и стрижется, чуть ли не под полубокс. Свою мудрую мысль она

высказала как бы мимоходом, словно самую простую из своих мыслей. И говорила она с

каким-то спокойно-печальным выражением, которое было естественным и, видимо,

привычным для ее симпатичного, мягкого лица.

Отношения с Лидией сразу стали по-дружески прямыми и ясными. Ей было двадцать

семь, и свою жизнь она пыталась устроить (правда, не особенно старательно) уже не

эмоциями, а рассудком. Она умела спокойно улыбаться, терпеливо выслушивать, изредка

кивая головой. Все было хорошо, но Лидия курила, а рядом с этим все ее достоинства не

значили ничего. Для Бояркина она сразу стала представительницей типа антиженщин, к

которым можно прекрасно относиться, болтать с ними, о чем угодно, понимать и даже быть

понимаемыми ими, но которых почему-то невозможно полюбить.

Как-то, уже перед концом учебного года, Бояркин, забежав к Лидии, чтобы пригласить

в кино, застал ее за составлением планов. У Лидии был очень усталый, вялый вид.

– А все-таки эти планы такая дикая бюрократическая формальность, – сочувственно

сказал Бояркин и остановился на полуслове, потому что Лидия привычно кивнула, но уголок

рта ее дернулся. Как показалось Николаю, она еле заметно снисходительно усмехнулась.

Он сел, посмотрел на нее со стороны и настороженно спросил:

– Послушай, а как тебе вообще все мои философствования?

– А может быть, не надо? – попросила Лидия.

– Что?! Нет уж, говори!

– Ну что ж…– грустно произнесла она, положив ручку. – Вообще-то ты занимаешься

чепухой. Твои рассуждения кажутся иногда интересными, но (пожалуйста, не обижайся) для

меня это только развлекательные головоломки. Все у тебя через увеличительное стекло, все

какие-то несуществующие проблемы, которые ты хочешь решить переворотом всего с ног на

голову. Тебе хочется сразу добиться чего-то громадного, но педагогика – наука конкретная, ее

надо постигать на практике, к которой ты идешь почему-то только на словах, а не на деле.