Молодой Бояркин

разошлась. Я его даже не помню. Тетка Тамара, она в деревне живет, говорит, что отец

хороший был. А мать его всегда ругает. Отец алименты платил, мать их получала, а мы жили

с бабушкой на ее пенсию. Потом бабушку парализовало, – Наденька заговорила совсем

гнусаво. – Я тогда в восьмом классе училась. Как вспомню, что ходила в школу в штопаных

чулках, в коротких платьишках, да с заплатками на рукавах, так мне и теперь мать убить

хочется. Меня из-за этого и в школе не любили. Ты же знаешь, сейчас одетых любят. И

учителя не любили. Училась я так себе – на троечки.

Наденька заплакала. Плакала она очень трогательно – так дети в детсадовских

спектаклях изображают плачущих зайчиков. Она терла глаза, и слезы, наверное, от этого

капали очень обильно.

– А сюда мы приехали, когда я училась в десятом классе, – всхлипывая, продолжала

Наденька. – Мамка закончила свой факультет, ее поставили работать редактором

многотиражки и дали однокомнатную квартиру. Она сразу обменяла свою однокомнатную и

нашу с бабушкой в поселке на вот эту двухкомнатную. И нас сюда перевезла. Я плохо

училась, она стала меня бить, а бабушка заступиться не могла. Она и сейчас меня бьет…

– Да как же тебя бить-то!? – вырвалось у Бояркина – Ты же взрослая.

– А она бьет, – сказала Наденька и заплакала снова еще и от того, что ее бьют,

несмотря на то, что она взрослая. – Вон позавчера била. Я деньги получила, да не все отдала.

Мне долг надо было вернуть. А мать побила.

Бояркин поднялся и, глубоко дыша, несколько раз прошелся около скамейки.

– Это черт знает что! – сказал он. – Что же ты не уйдешь от нее?

– Да куда же я уйду? В десятом классе убегала зимой три раза. Похожу, померзну, да

снова стучусь. Тут еще тетка Раиска живет, тоже мамкина сестра, так та еще злее. И она меня

била…

Николай представил, как Наденька возвращается с холода со слезами, с красным

носом, с красными руками, в каком-нибудь коротеньком пальтишке, и задохнулся от жалости.

Ему даже показалось, что он когда-то видел ее такую, но не обратил внимания.

Они говорили еще долго и о многом. На скамейке было темно. Неоновые фонари,

подсинивающие воздух всего города, светились где-то на улицах, и Наденькино лицо

оставалось невидимым, но теперь ее внешность не имела для Бояркина слишком большого

значения. "А ведь она хорошая, – думал Николай. – Пусть другие умнее, зато она доверчивая,

естественная. Она не боится говорить даже о том, что невыгодно ее выставляет (как она

сказала: "училась так себе, на троечки"). Если она в чем-то и плоха, то в этом виновато ее

окружение и обстоятельства. Просто все это надо изменить". Бояркин почему-то

почувствовал виноватым и себя.

– Я знаю, куда тебе уйти, – сказал он, присев поближе. – Выходи замуж… за меня.

– Не надо смеяться надо мной, – прошептала Наденька.

В это время по тротуару с ревом промчался мотоцикл, плеснув светом в ее мокрое

лицо с обиженно выпяченной губой. "Ну что с ней, такой, делать, куда ее денешь…" –

подумал Николай.

Он долго убеждал ее, что не обманывает. Наденька плакала и не верила. Николай

несколько раз давал честное слово и сам был готов заплакать от жалости к ней, уже не

верившей ни во что доброе.

– Мы обойдемся без застолья, без машин с шарами и лентами, без колец, – уговаривал

он. – Терпеть не могу этой напыщенности. Я и так не обману. Мы снимем квартиру и станем

жить так, как захотим. Будем читать… Ты чем-нибудь увлекаешься? Ну, вот в лаборатории ты

что делаешь?

– Мою разные склянки, колбы…

– А дома? Слушай-ка, а что если ты будешь играть на гитаре?

– А я на пианино играю, – сказала Наденька.

– Да ты что! Вот это да! А где ты училась?

– В кружке при доме культуры мамкиного завода. Стала учиться, когда приехала в

город.

У Бояркина отпали всякие сомнения. Он уже мысленно видел и квартиру, и семью, и

жену, которая занимается музыкой и учит его самого. Атмосфера семьи будет

доброжелательная, творческая, и тем, кто к ним придет в гости, будет интересно.

Освещенные далеким застывшим светом фонарей, они проговорили всю ночь. С

рассветом Николай рассмотрел, что у его невесты короткие светлые реснички, крупный нос,

большая нескладная фигура. Подавляя в себе шевельнувшееся недовольство, Николай

поспешно вернулся к уже нарисованной картине семьи – Наденька будет в длинном халате,

она будет заниматься музыкой, и музыка наложит отпечаток одухотворенности на ее

личность и, следовательно, на весь облик. А с одухотворенностью такое лицо может быть не

только привлекательным, но и оригинально-загадочным. И это лицо – именно это – станет

для него родным. Николай отметил, что свою формулировку о привычке нужно дополнить

пунктом о принятии внешнего своеобразия избранной. Этого он почему-то не предусмотрел.

Увидев первый автобус, замелькавший за домами, они удивились. Потом, в разных

сторонах откликнулись сонным гулом другие автобусы и машины. На ближайшей улице

разом потухли все фонари. Город просыпался. Начиналась суббота. У Наденьки был

выходной, а Николаю предстояло работать в утреннюю смену. Они уже прощались, когда из

подъезда вышла заспанная женщина с черным морщинистым лицом, в трико, лопнувшем на