Молодой Бояркин

целеустремленные всегда немного идеалисты. Сейчас она сказала себе: "Он мой", – и ей все

стало ясно.

Встретившись, они решили сходить в кино. Когда сели в автобус, Николай задержался

у кассы, чтобы купить билеты, а Наденька, не заметив этого, прошла вперед. Они оказались

разделенными людьми. Николай, глядя на нее издали, подумал, что он, возможно, и впрямь,

уже видел ее когда-то, но не обратил внимания, потому что не было в ней ничего

необыкновенного.

Наденька, завертев головой, нашла его и стала смотреть не отрываясь, словно

показывая, что с ним знакома именно она, а не кто-то другой. Двадцать минут до кинотеатра

связь между ними поддерживалась только глазами, и Николаю показалось, что если бы они

стали смотреть в разные стороны, то в конце пути "раззнакомились" бы и, забыв друг о друге,

сошли на разных остановках.

После кино они долго бродили по скверу, потом поужинали в столовой и приехали в

центр города, к вечному огню. Сюда обычно после регистрации подъезжали на "Волгах" с

цветами новобрачные. Ничего не объясняя, Николай надеялся, что, хотя они приехали сюда в

переполненном автобусе, без цветов и без фотографа, Наденька все поймет.

Они долго сидели на скамейке, издали глядя на отрывающиеся от горелки голубоватые

язычки пламени. У Бояркина закрывались глаза, он клевал носом; из-за ночи без сна два дня

соединились для него в один – длинный и утомительный. Ему хотелось уже просто

побыстрее со всем покончить.

– Ну что? – сказал он Наденьке, сам не понимая, что хочет спросить.

Беспомощно улыбаясь, Наденька посмотрела на него. Николай подумал, что она

чувствует этот ответственный момент, и пожал ей руку.

– Да, кстати, – вспомнил он через минуту, – у тебя кто-нибудь был? Ну, ты понимаешь,

о чем я спрашиваю.

Наденька опустила голову. Вопрос словно сковал ее. Этого-то вопроса она и боялась.

Еще в десятом классе Наденька дружила с одноклассником и соседом Вовкой Барабановым.

Он давал ей списывать задачи, заигрывал иногда очень нахально, начитывал из книг кое-

какие волнующие отрывки. После школы Вовка поступил в военное училище и когда,

возмужавший и более решительный, приехал на каникулы, то заигрываниями уже не

обошлось. Произошедшее не заставляло Наденьку мучиться, потому что не показалось

приятным, а испугаться пришлось позже. Об аборте не узнал никто. Матери она сказала, что

поехала погостить к тетке Тамаре. Валентина Петровна не могла этого проверить, потому что

была в ссоре с сестрой еще из-за обмена квартир и перевоза парализованной матери в город.

Возвратившись через три дня из больницы, Наденька пожаловалась, что умаялась за дорогу и

подробно рассказала о теперешней жизни тетки Тамары, о том, как в первый день они пили

на кухне чай со смородиновым вареньем, которого в этом году она наварила очень много.

– Уж матери-то не могла варенья отправить, – сказала Валентина Петровна.

– Она предлагала, да я отказалась, тяжело, говорю, везти…

– Ну и правильно, – одобрила мать, – нужно нам ее варенье.

Наденька тогда впервые обманывала крупно и с удивлением обнаружила, насколько

выгодно говорить не то, что было. Хуже от этого никому не стало, но и ссоры, которая

казалась неминуемой, не произошло.

Другой Наденькин мужчина подъехал на старом "Москвиче" и распахнул дверцу,

когда вечером она стояла на пустой остановке. Потом, встречаясь с ним днем, они выезжали

за город на природу. Через месяц, когда стало холодать, она надоела тридцатилетнему

владельцу подержанного "Москвича", и он как бы невзначай обмолвился о жене и о дочке.

Наденька почувствовала себя злодейкой, разбивающей семью, отрывающей отца у такой же

девочки, какой была сама, и отказалась от встреч. Этим решительным поступком она

гордилась.

Бояркину, однако, не суждено было знать этих эпизодов. Он долго сидел неподвижно,

глядя под ноги и мучаясь неловкостью за свой вопрос. Главное, по тягостному молчанию

Наденьки он уже все понял.

– Ну, так как? – все же уточнил он, подняв глаза.

Наденька сидела не шевелясь, положив длинные худые руки на колени. Голова ее

погрузилась в плечи, по щекам катились слезы, но не было ни всхлипа. Бояркин понял, что

она покаянно отдается на суд и покорно ждет приговора. Но если он сейчас рассердится, то

она встанет и уйдет, как ушла когда-то Анна от Никиты Артемьевича. Понял Николай и то,

что рассердиться сейчас – значит, удобно увильнуть, отказаться от своих слов и тем самым

сознаться, что с самого начала его идея не была достаточно прочной. Нет, уж если

принимать, так принимать все.

– Как это случилось? – спокойно спросил Николай. – Расскажи, чтобы у меня потом

никогда не возникало вопроса. Чтобы раз и навсегда.

Он стал смотреть сквозь акации на улицу, по которой проносились автобусы со

светлыми квадратами окон, на светящуюся почему-то оранжевую рекламу рыбного магазина.

Все это было, как всегда, только в жизни что-то менялось. Он на мгновение забылся.

– Так как же все-таки? – повторил Николай через минуту автоматически, полузабыв, к

чему относится вопрос.

Он повернул голову и наткнулся взглядом на близоруко расширенные, мокрые и как