Молодой Бояркин

– А я сказала, что он по закону не хочет.

– Вот так-так! Новости с китайской границы… – произнес Бояркин упавшим голосом.

– Ну, зачем же ты так-то сказала?

– А что, это неправда?

– Правда. Но разве ты не заодно со мной?

Наденька беспомощно улыбалась. Усилием воли сминая в себе раздражение, Бояркин

поднялся и, пройдя к краю скамейки, которая как бы ограничивала сферу их общения,

остановился, несколько раз глубоко вздохнул и подумал, что сейчас было бы замечательно не

остановиться, а так же внешне спокойно делать шаг за шагом, а потом дернуть что есть духу

по этой дорожке, недавно присыпанной песочком, и, по-заячьи петляя, скрыться среди мирно

гуляющих людей. Или просто проломиться сквозь стену акаций в сторону и оказаться на

соседней аллее.

– Значит, все дело только в том, что "он не хочет", – все-таки уже более спокойно

повторил Бояркин. – Почему ты не сказала, что мы оба так решили?

– Ага… мамка ругается… я боюсь, – едва выговорила она, выставив губу и,

настроившись плакать.

– Да чего же тут бояться? Скажи, и все.

– Мне не объяснить, я не умею.

– Кто же тогда объяснит? Я, что ли?

– Да, – сказала Наденька.

– Не понял… Что да?

– Объясни ей…

– Ну и ну-у. Значит, ты хочешь, чтобы я пошел и поговорил?

– Да, поговори. Она мне не поверит. Расскажи, как мы хотим.

Бояркин сел на скамейку и задумался, поставив локти на колени и обхватив голову

руками. С самого начала он наметил воевать без всяких компромиссов и переговоров.

Воротить по-своему, и все. Но ведь так-то удобно только для себя. Все удары,

предназначаемые ему, перепадут Наденьке. Пожалуй, что так не спасают.

– Когда же поговорить? – спросил Николай.

Наденька пожала плечами и обрадовано улыбнулась.

"А чего уж теперь тянуть? – решил Бояркин, зная, что все равно они сегодня будут без

дела слоняться по городу. Не лучше ли сейчас же пойти к ее матери и прямо с порога заявить

свои права на Наденьку, взяв ее тем самым под защиту. А потом что? А потом искать

квартиру. Искать уже сегодня".

Они пошли. План Бояркина расстроился с самого начала. Наденька открыла дверь

своим ключом, и, когда Валентина Петровна в пестром халате вышла из кухни, Николай,

наклонившись, стягивал туфли.

– А, явились, – сказала хозяйка, но так спокойно, словно специально их ожидала.

– Здравствуйте, – промямлил Николай, взглянув снизу вверх.

Валентина Петровна повернулась и ушла к плите.

Наденька повела Николая в маленькую кубическую комнатку парализованной

бабушки – Нины Афанасьевны. Там была кровать, два венских стула, мощный полированный

шифоньер, видимо не вошедший в другую комнату, и чахлый цветок на подставке. Стены,

оклеенные обоями с крупными темно-синими цветами, делали всю комнату синей. Лишь к

окну синева рассеивалась. Все жаркое лето комната была закупорена двойными рамами.

Полную герметичность нарушала только щель под дверью, но и щель затыкалась драным

ватным одеялом, валяющимся у порога, через который Наденька привычно перешагнула, а

Бояркин слегка споткнулся. Износившийся организм старухи боялся малейших сквозняков.

Силы ее ни на что не расходовались и, живя в кровати уже пятый год, она не могла умереть.

Остатка сил ее не хватало порой даже для того, чтобы сидеть на кровати и есть ложкой.

– Какие вы хорошие, – с бледной улыбкой сказала Нина Афанасьевна, не удивляясь

появлению нового человека и сразу объединяя их в одно.

Наденька упала на колени перед кроватью и положила голову на одеяло. Старуха стала

гладить ее волосы одной двигающейся рукой.

– Ох, ты бедненькая моя… несчастненькая моя, горюшко мое. Вот видишь, как хорошо

все выходит, – зачем-то уговаривала она.

Николай, усевшись на стул, озадаченно, с чувством неловкости наблюдал за этой

сценой. Странно было, что старуха как будто радостно жалела, а Наденька была счастлива

оттого, что ее жалели. Наплакавшись, они быстро успокоились. Наденька села на второй

стул, но тут из кухни ее окликнула мать. Она ушла, и Николай остался со старухой.

– Сегодня с утра нога никак не прогревается, – пожаловалась она. – Теперь отходит – я

супу горячего поела, да чаю попила… Умру скоро. Наверное, зря в бога-то не верю. Вот умру,

а бог спросит: "Верила ли в меня? Крестилась ли? Что мне сказать? Скажу: "Не видела тебя,

боженька, и не крестилась. А вот теперь вижу, так перекрещусь. Мне жить не долго". Может,

правду сказать, так и пропустят в рай-то? Я бы верил и сейчас в него, да у нас поп-то

активистом был. Приедет в деревню и сидит с мужиками на бревнах, о политике толкует.

Потом говорит: "Ну что, мужики, пошли на молитву?" А те ему: "Пошли, батюшка". Потом

его дочери меня в комсомол приняли – какой уж тут бог.

Бояркин пересел поближе к ней на стул Наденьки.

– Послушай, бабушка, а как там, в раю-то, все устроено? – спросил он, на время

забывая о цели своего визита. – Что там можно будет делать, в этом раю?

– Да что? Так же и жить, как здесь. Только получше. Так же там солнышко светить

будет, такая же ягода красная в лесу, так же в гости друг к другу ходить будем. И эта жизнь

будет вечная…

– А на облаках там сидеть не будут?

– Да как же это на воздухе-то сидеть? Разве усидишь?