Буржуазные марксологи, однако, вопреки фактам пытаются доказать, будто взгляды Б. Бауэра оказывали едва ли не решающее влияние на идейное развитие Маркса вплоть до 1845 г. Так, Цви Розен утверждает, что Маркс воспринял от Бауэра метод «переворачивания» гегелевской философии, а также понятия «отчуждение» и «идеология» (см. 151, с. 178 и др.). Такого рода утверждениями пытаются обосновать вывод, будто молодой Маркс продолжал оставаться на идеалистических и либеральных позициях. Но в действительности уже в 1842 г. завершается становление Маркса как революционного демократа и начинается его переход к материализму.
Разумеется, некоторое время между Марксом и Бауэром еще продолжали сохраняться личные контакты. В конце октября – начале ноября 1842 г. Маркс даже написал в защиту Б. Бауэра от нападок справа небольшую статью «Еще несколько слов о брошюре д-ра О.Ф. Группе…» (16, с. 240 – 243). Эта статья была опубликована в середине ноября в «Немецком ежегоднике науки и искусства». Но постепенно контакты с Бауэром перестали дополняться совместной работой, а затем и вовсе прекратились. В гораздо большей степени, чем Бауэр, интересовали теперь Маркса две другие фигуры: в практически-политическом отношении – Арнольд Руге, а в теоретическом – Людвиг Фейербах.
Будучи по натуре своей мыслителем-борцом, Маркс при первой же возможности включился в общественную публицистическую деятельность.
Первые публичные выступления Маркса были связаны с развернувшейся в то время в Германии борьбой вокруг жизненно важной для прогрессивных сил проблемы – проблемы свободы печати. Требование освобождения печати от цензуры или по крайней мере смягчения цензурных ограничений стало к концу 1841 г. повсеместным.
В этих условиях прусское правительство предприняло шаг, направленный на обман общественного мнения: 24 декабря 1841 г. была принята, а 14 января 1842 г. опубликована новая цензурная инструкция. В ней провозглашалась необходимость «уже теперь освободить печать от неуместных ограничений» и разрешалась оценка государственного управления в целом или в отдельных его разветвлениях, а также обсуждение «изданных или имеющих еще быть изданными законов» и т.п. Однако подобного рода критические выступления в печати разрешались лишь в том случае, если «изложение их пристойное, а тенденция – благонамеренная». Инструкция требовала, чтобы «ежедневная пресса была доверена лишь совершенно безупречным лицам», в отношении которых имеется гарантия «серьезности их стремлений и лояльности их образа мыслей» (цит. по 1, с. 20).
Таким образом, сохраняя за правительством полный контроль над прессой, цензурная инструкция создавала видимость, будто оно выступает за свободу печати.
Сознавая всю опасность этой иллюзии, Маркс обращается к критике цензурной инструкции. В январе – феврале 1842 г. он пишет для «Немецкого ежегодника» свою первую публицистическую статью – «Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции», разоблачая мнимый либерализм последней. Впервые переходя от общефилософских проблем к анализу конкретных политических явлений, Маркс вначале попытался просто приложить к ним общие принципы разума: эти принципы, взятые сами по себе, он использует как критерий оценки действий правительства.
Поскольку логичность является свойством разума, постольку и разумность государства Маркс оценивает с точки зрения логичности его действий. Он раскрывает логическую противоречивость действий прусского правительства и тем самым доказывает неразумность прусского государства. Логика выступает у Маркса как орудие
Однако анализ конкретных действий правительства привел Маркса к необходимости привлечь в качестве аргумента и определенный исторический опыт. Он обращает внимание на то, что инструкция призывает цензоров к соблюдению указа о цензуре от 18 октября 1819 г. Следовательно, официально признается, что до сих пор этот указ не соблюдался, хотя и не был отменен. Кто же повинен в нарушении указа: цензура как таковая или цензоры? Даже если возложить всю вину на цензоров, рассуждает Маркс, то это компрометирует также и государство, назначающее цензоров, и опять-таки служит «доказательством того, что в самой сущности цензуры кроется какой-то коренной порок, которого не исправит никакой закон» (1, с. 4).