Молодой Маркс

Истинный путь к постижению такой специфики проложил Фейербах. Раскрывая иллюзорную сущность христианства, он отнюдь не ограничился чисто логической аргументацией, а подошел к вопросу исторически. В противоположность прежним критикам религии, оспаривавшим догму святого триединства указанием на противоречие между понятиями «один» и «три» и потому не вышедшим за рамки догматической критики, Фейербах раскрыл внутренний генезис святого триединства в человеческом мозгу, описал акт рождения этой догмы. Это и есть истинная критика.

Правда, историзм глубоко пропитывает и всю концепцию Гегеля. Но Гегель саму историю сводит к логике, а постижение конкретных предметов – к поискам в них логических понятий, итогом чего является лишь иллюзия действительного познания предмета.

Эмпирическая действительность, которую Гегель пытается представить как иллюзорную, мстит ему не только тем, что выдает иллюзорность его собственного мышления о ней, но и тем, что в конце концов выступает в его конструкции целиком в качестве истины. «…Некое эмпирическое существование, – подчеркивает Маркс, – принимается некритически за действительную истину идеи» (1, с. 263).

Младогегельянцы, в особенности «Свободные», также подвергли критике гегелевскую попытку искать истину противоречий путем их опосредствования. Но это была вульгарная критика, допускающая противоположную Гегелю «догматическую ошибку. Так, например, она критикует конституцию. Она обращает внимание на взаимное противоположение властей и т.д. Она везде находит противоречия. Это все еще догматическая критика, борющаяся со своим предметом… Подлинно философская критика современного государственного строя не только вскрывает его противоречия как реально существующие, но и объясняет их; она постигает их генезис, их необходимость. Она их постигает в их специфическом значении. Это понимание состоит, однако, не в том, чтобы, как это представляет себе Гегель, везде находить определения логического понятия, а в том, чтобы постигать специфическую логику специфического предмета» (1, с. 325).

Итак, задача подлинно научного знания состоит в том, чтобы, конкретно раскрывая генезис действительно существующих противоречий своего специфического предмета, постичь его специфическую логику.

Этот весьма зрелый методологический вывод Маркс не просто провозглашает. Он старается применить его при исследовании не только проблем гегелевской философии как таковой, но и конкретных жизненных вопросов (особенно в последних листах рукописи, где явственно ощущается, что Маркс опирается на обширный материал Крейцнахских тетрадей).

 Генезис власти части частной собственности

Так, Маркс предпринял здесь первые попытки исторически подойти к вопросу об отношении между государством и частной собственностью. Размах этого подхода предельно широк – от древнеримского положительного права до гегелевской философии права:

«Частная собственность носит на себе печать римской рассудочности и германской сентиментальности. Поучительно будет провести здесь параллель между этими обоими полюсами развития одного и того же института. Это нам поможет при решении обсуждаемой политической проблемы» (1, с. 347).

Этим как бы замыкался круг занятий Маркса правовыми проблемами, начатых в 1837 г.: именно на примере римского права попытался он тогда провести идеалистическую философию через всю систему права; теперь, обогащенный опытом и знаниями, он вновь обращается к римскому праву, но уже с иной целью – применить принципы материалистической философии к анализу общества.

Маркс считает, что римляне впервые, и притом классически, разработали право частной собственности как право абстрактной личности. Свободные от мистификации, они направили главный интерес «на развитие и определение тех отношений, которые являются абстрактными отношениями частной собственности. Собственное основание частной собственности, владение, берется как факт, как необъяснимый факт, а не как право» (1, с. 347).

Столь же трезво рассматривали римляне и право монарха: они трактовали его целиком в рамках норм частного права, т.е. частное право они понимали как высшую норму государственного права. При этом сама власть императора выступала как власть именно данного частного лица, суверенитет эмпирической воли как таковой.

Характерной чертой римского права является утверждение свободы завещания и вообще произвола владельца в обращении с собственностью. Тут не собственность владеет лицом, а лицо владеет собственностью. Этот принцип распространялся на всех, вплоть до самого императора, который не рассматривал частную собственность как связь между собой и своими подданными, а произвольно распоряжался ею.