Молодость

«…товарищи, нет ни тени сомнения, что если мы пойдем по тому пути, который избрали и который события подтвердили, если мы будем твердо и неуклонно идти по этому пути, если мы не дадим ни фразам, ни иллюзиям, ни обману, ни истерике сбить себя с правильного пути, то мы имеем величайшие в мире шансы удержаться и помочь твердо победе социализма в России, а тем самым; помочь победе всемирной социалистической революции!»

Степан шагал по улице, все еще слыша вдохновенную речь родного Ильича. Ему хотелось скорее домой, в свою Жердевку, чтобы рассказать землякам о Москве, о Ленине, о предстоящей борьбе.

Но тревожила Степана разливающаяся по телу слабость. Она текла от затылка, где сверлило и жгло все больше, все сильней, напоминая о незажившей ране…

По сторонам проплывали накаленные стены домов, жаркие водосточные трубы, пестрые столбы для афиш.

Вдруг от бульварной решетки отделились двое, с винтовками наперевес:

— Стой! Подожди, если на тот свет не торопишься! Степан остановился.

— Оружие есть? Вытряхай! — Курносый малый во флотской бескозырке щелкнул затвором, в то время как его приятель в широчайшем клеше запустил руку в карман Степана и вытащил бумажник.

«Бандиты», — Степан смотрел на пальцы, незнакомцев, блестевшие золотыми кольцами.

— Комиссар? — спросил курносый.

— Угадал.

Степан надеялся припугнуть молодчиков, но те загорланили:

— Ага! Тебя-то нам и надо!

Только теперь Степан заметил, что улицы опустели. Редкие прохожие, согнувшись, перебегали мостовую, скрывались в подъездах. В стороне, за домами, промчался автомобиль, хлопнул выстрел, и все стихло.

— Пограбили наших отцов, амба! — прохрипел парень в бескозырке, злорадно косясь на пленника. — Мирбах, германский посол, приказал долго жить… Теперь немцы вас разделают, будьте покойны. Да и от нас не ждите пощады… Сейчас возьмем Кремль!

Степан вспомнил поведение «левых» эсеров на съезде, их злобные выкрики, угрозы дипломатической ложе… Слово «война» — жуткое, кровавое слово — застряло в горле.

Глава тридцать четвертая

Бандиты вели Степана, подталкивая прикладами. Это были молодчики из отряда Попова.

— Чего? К стенке хочешь?! — закричал курносый на остановившегося Степана.

— Да наверни ему по кумполу! — посоветовал другой.

Степан медленно обвел конвоиров потемневшим взглядом.

«Паршивые вояки, — думал он. — Ни патронташей, ни подсумков. На ремнях — гранаты без капсюлей. Рассчитывают больше на наш страх, чем на собственные силы».

— Вы, ребята, ошиблись… Я не комиссар, — Степан засмеялся… — Бумажник — ха! Пустой… А деньги у меня спрятаны… Тридцать тысяч!

Бандиты переглянулись.

— Вытряхай. Отпустим.

— Не могу. Деньги казенные. Отвечать, глядишь, придется.

— Казну мы за ночь ликвидируем.

— Это на воде вилами писано, — усмехнулся Степан.; Курносый лязгнул затвором.

— Вытряхай! Иначе… хоть у меня в руках и не бог, а помогает!

— Должно, в кооперации служит, — шепнул приятелю другой налетчик. — Бери на понт!

И он тоже приставил к груди Степана дуло винтовки.

— Вот что, ребята, — сказал Степан, оглядываясь по сторонам. — Деньги отдам. Только прострелите мне куртку. Спросят, куда девал деньги, скажу — отняли. Едва, мол, жив остался…

И, раздевшись, он повесил свою серую куртку на сучок дерева.

Бандитам выдумка понравилась. Наставили винтовки, дали залп.

Внимательно осмотрев куртку, Степан медленно одевался, прислушиваясь к чему-то вдали…

Бандиты, встревоженные шумом мотора, оглянулись. На выстрелы мчался грузовик, полный красноармейцев.

— Та-ва-а-рищ! — взмолился курносый, увидав, как Степан распахнул полы куртки и решительно выхватил спрятанный под рубашкой наган. — Мы же тебя не задерживаем, ей-богу….

— Зато я вас задерживаю!

— В чем дело? — крикнули с грузовика.

— Мятежники, — Степан подтолкнул бандитов к машине.

— А ты кто такой?

— Возьмите у них мой бумажник. Там документы, — сказал Степан, взбираясь на грузовик.

Грузовик летел по улицам и переулкам, делал крутые повороты. Красноармейцы, придерживаясь друг за друга и сжимая в руках винтовки, с ненавистью глядели на бандитов.

— Вот эти, значит, и есть «левые»? — спросил молодой пехотинец.

— Они самые. Краса и гордость Покровки, — отозвался со знанием дела пулеметчик, лицо которого, пухлое и белобровое, словно выпеченный ситник, показалось Степану знакомым. — Вчера служили нам, а нынче — господам.

Он говорил громко, с характерным орловским аканьем, и Степан тотчас вспомнил сына Васи Пятиалтынного, еще перед войной покинувшего Жердевку…

— Здорово, Севастьян!

— А? Здорово… — пулеметчик даже растерялся от неожиданности. — Из нашенских? Ну, кажись, и я признаю теперь: Степан! Вот это оказия… Слух был, что тебя под Перемышлем схоронили!