Молодость с нами

думала, что это будет вроде того, как было в день рождения, — шумно, весело; будут папа, Федор Иванович,

дядя Вася, все-все ее близкие, родные, милые. А тут только настороженная старушка да растерянный,

смущенный Виктор. Все молчаливые, чего-то ожидающие.

В одиннадцать часов Виктор уехал на завод, в ночную смену; Прасковья Ивановна уложила Олю на его

постель. Она переменила простыни и наволочки, но Оля все равно до самого рассвета слышала чужой,

незнакомый запах и почти не спала.

Еще было сумеречно в окнах, когда Виктор вернулся. Он вошел, сбросил тужурку и кепку, вид у него был

усталый, под глазами темными кругами легли синяки, но в глазах было что-то такое, от чего Оля сжалась под

одеялом, у нее забилось сердце, и надвинулось ожидание чего-то такого, от чего может измениться вся жизнь

человека. Он сел возле постели на стул. Прасковья Ивановна быстро собралась, сказала, чтобы ее скоро не

ждали, у нее дел до обеда пусть сами себе тут чай готовят, повязалась платком и ушла. Виктор закрыл за нею

дверь на крючок, вернулся к Оле, обнял ее, тонкую, дрожащую, и сжал с такой силой, что она почти потеряла

сознание.

Через три дня комнатку, благо она была большая и имела два окна, плотники разделили дощатой стенкой,

а маляры побелили потолок и оклеили стены новыми обоями. Оля упросила Виктора не брать в их комнату

ничего из вещей Прасковьи Ивановны. “Давай начнем жизнь с ничего, — говорила она, — с двух чемоданчиков!

Пусть никому ничем мы не будем обязаны, только себе”. Поэтому у них было пусто, на наличные деньги они

смогли купить кушетку, которая днем служила диваном, а ночью кроватью, круглый столик, который был

обеденным, чайным, курительным и письменным попеременно, и четыре стула, простых, дешевых и

некрасивых. Оля сказала, что если они когда-нибудь разбогатеют, то это все можно будет выкинуть, заменив

новым, более удобным, красивым, дорогим.

Прасковья Ивановна не возражала против желания молодых быть самостоятельными. “Мы с Витиным

отцом тоже с двух табуреток жизнь начинали, — сказала она как-то. — А потом заросли добром. У нас много

чего было, да я попродавала, когда отец погиб, а ребята еще на ноги не встали. Кормить их надо было? Надо”.

На счастье, она оказалась покладистой и не сварливой. Она любила где-то пропадать, ходила в кино, на

вечера самодеятельности. Виктор рассказал, что в дни избирательных кампаний Прасковья Ивановна

добровольный агитатор на каком-нибудь участке. Она ведь бывшая боевая активистка, женделегатка; во время

гражданской войны работала в политотделе одной из армий, у нее именное оружие есть. Из нижнего ящика

комода Виктор достал жестяной ларец. Там, в черной, лоснящейся, много ношенной кобуре лежал браунинг. На

его рукоятке Оля прочла: “Товарищу Прасковье Самотаевой за высокую революционную сознательность и

выдержку, проявленные под огнем врага. Военный Совет Н-ской армии. 7 ноября 1919 года”. “Самотаева —

мамина девичья фамилия, — пояснил Виктор. — У нее этот браунинг сколько раз хотели отобрать. Два раза уже

отбирали. Она жаловалась товарищу Ворошилову, и ей возвращали. Она сказала, чтобы ей его в гроб

положили”.

Острота ухода из дому постепенно притуплялась. Виктор вновь заслонял собой все, что только могло

быть в жизни нерадостного, неприятного, сумрачного. Он светил Оле, как солнце. Оля с радостью, с

удовольствием вела свои уроки в седьмом классе “а”, ей прибавили еще и седьмой “б” и седьмой “в”. Она была

занята в школе почти каждый день. После напряженного трудового дня втрое горячей были встречи с Виктором,

за день у каждого из них накапливалось столько новостей, что разговоры продолжались далеко за полночь. В

осенней темноте они шептали друг другу в самые уши, чтобы не только Прасковья Ивановна, но даже стол, на

котором фанерка уже покоробилась, и противные стулья, от которых чулки так и рвутся, да, чтобы и они ничего

не услышали из этих разговоров.

К Оле дважды заходила Варя. Первый раз, в одно из воскресений, она пришла без приглашения. Узнала

на заводе адрес Журавлева и пришла. Варя не знала всей сложности Олиных переживаний. Она не могла не

понимать, что Оля поссорилась с Павлом Петровичем. Но что ссора у них произошла из-за нее, из-за того

случая на праздновании дня Олиного рождения, об этом даже мысль не приходила в голову Вари. Поэтому Варя

так запросто и пришла к Оле, полагая, что они с ней попрежнему останутся в хороших, дружеских отношениях.

Но Оля встретила ее прохладно, Варя насторожилась, почувствовала неладное. Потом, правда, они

разговорились о всяких планах, перспективах, о будущем, о том, что московский археолог, с которым Оля все

время переписывается, следующим летом зовет ее снова в Новгород, в штаб экспедиции. Она, конечно,

согласна. Виктор тоже возьмет летом отпуск сразу за два года и тоже поедет с ней.