Молодые люди

Пальто сползало с плеч, Толя поправил его осторожным движением. Кажется, Ивановский не заметил, что дверь приоткрылась, — засмотрелся в окошко. Но Вероника отлично видела, что уединение их нарушено, и неприметно для своего собеседника торопливо показывала Толе рукой, чтоб он поскорее уходил, не мешал ей.

Неслышно отступив, Толя прикрыл дверь, ушел.

Возвращались домой, как всегда, вместе с Вероникой. Москва была в вечерних огнях. В автобусе, стоя в тесной толпе пассажиров, Вероника пристально вгляделась в своего приятеля, потом рассмеялась, сказала:

— Чудак!

Ничего больше, только одно это слово.

Промчались молча две или три остановки.

Потом она стала консультироваться по поводу миграции рыб. Он объяснял, она слушала с чуть приметной улыбкой. Лишь только он умолкал, она снова спрашивала:

— А морской угорь?

— Что угорь?

— Мигрирует угорь активно или пассивно?

— Перестань меня морочить. По глазам вижу — сама все на «отлично» знаешь.

— Честное слово, не помню. А смеюсь, потому что… ну просто радуюсь, что есть у меня вот такой надежный друг, как ты… До того забо-о-отливый! — насмешливо протянула она. — Даже подглядывать за мной стал, оберегать меня… Ну, что тебе такое сегодня померещилось? Только правду!

— А это ты тоже на «отлично» сама знаешь.

Она торопливо огляделась в толпе. Никто не прислушивается. Машина с гулом бежит, покачиваясь. И даже голос кондукторши, когда она выкрикивает остановки, едва различим. Подвинувшись в толпе ещё теснее к Толе, маленькая девушка уже без озорных огоньков во взгляде, напротив, со строгой и несколько даже печальной сосредоточенностью, шепнула:

— Если бы это случилось когда-нибудь… ну, известные отношения между мною и Олегом… ого, можешь не сомневаться, я из него дурь быстро вышибла бы!

И уже не печаль, не грустная смешинка, а дерзость и вызов светились в ее взоре. Почувствовав за шутливыми, с нарочитым хвастовством высказанными словами правду, он отвернулся, ничего не ответив.

Выбрались на Калужской из автобуса, и, прежде чем разойтись в разные стороны, Вероника сказала:

— Ты вот что… Без шуток! Мне совсем не улыбается, чтоб ты думал обо мне, чего не было… Я убеждала Ивановского, главнокомандующего среди наших «нюмбо-юмбо», чтоб помог нам на вечере… Только и всего!..

Вероника говорила правду. И всего удивительнее — правдой было и согласие Ивановского помочь комсомольскому комитету…

Несколько дней спустя у Харламова, в отсутствие Варвары Алексеевны, опять было сборище, но не совсем обычное: был Ивановский, были братья Голубовы, но Рыжий и Русый на этот раз привели с собой двух девушек — Надю и Валю. Кто такие — никому известно не было. Братья Голубовы сами только вчера в троллейбусе обменялись с ними впервые несколькими шуточками на пролете от Каменного моста до Серпуховской площади. И вот уже сегодня, в восемь вечера без обмана, как некоторые другие, обе девицы были на условленном месте возле кино «Ударник» и сразу, без всяких «фиглей-миглей», согласились пойти с незнакомыми ребятами в чужой дом. Славные девчата, — Надя в темно-зеленой шубке с лисьей опушкой и в берете. Валя в коротком беличьем жакете и в шапочке. Скинув шубки, они наскоро попудрились, освежили губы помадными карандашами, — одна в синем свитере с вышитыми на груди белыми оленями, в синей суконной юбке, другая в черном платье с кожаной блестящей отделкой по вороту и обшлагам, с таким же блестящим лакированным пояском.

Первые несколько минут в комнате у Коли они чувствовали себя стесненно, вопросительно переглядывались меж собой, но, лишь только запущен был магнитофон, сразу оживились, защебетали:

— А есть у вас «Папа лове мамбо»?.. Ой, правда?.. Счастливые!..

— А кто поет? Неужели Альма Коган?.. Вот здорово!.. А Бинг Кросби?

— И Гарри Джемс?.. Честное слово?.. Неужели в «Черри пинк»? Ой…

Обе бурно восхищались перед столь избранной коллекцией, весьма точно насвистывали джазы и блюзы, начинали уже и пальцами прищелкивать и каблучками притопывать. Законные оказались девчата!

Вскоре одна из них попросила папироску, закурила, прищурив от дыма глаз. Развязно откинувшись в кресле, она присмотрелась к отличной мебели, к дорогим картинам в пышных резных рамках, крашенных под бронзу, и спросила у Коли, вертя ножкой на весу:

— А у вас папаша, я вижу, дай бог каждому?

— Было дело под Полтавой! — ответил хозяин комнаты.

С перематывающейся ленты трубач, он же и певец с особенным, диким, пропойным голосом, выжимал из себя в блюз переделанный романс про черные глаза — первые два слова до неузнаваемости исковерканным русским языком, а далее по-английски. Та, что была с белыми оленями и только что интересовалась папашей, подошла к Коле, молча положила ему на плечо руку и затанцевала с ленивой грацией, слегка отворачивая голову, чтобы не дымить папиросой партнеру в лицо.