Молодые люди

Зима входила в силу, сезон был в разгаре, а почему-то черед ее Флорины все не наступал. Наташа начинала тревожиться — неужели Румянцев и здесь напортил ей?.. Очень просто! Он мог тут мимоходом съязвить о ней, там потихоньку оболгать ее, здесь недоброжелательно шепнуть что-нибудь — и дело сделано: Сатрап негласно отставил ее и от последней, единственной отрады…

Но, к счастью, опасения эти оказались ложными — желанный срок пришел, Наташу вызвали на репетицию дуэта.

Весь третий акт репетировали на сцене под оркестр.

Впервые после того Наташа встретилась на работе с Румянцевым. Они ничего не сказали друг другу, даже не поздоровались.

Танец начинался из самой дальней кулисы. Сцена днем, без декораций, простиралась огромная, как поле. Дирижерская палочка чертила невидимые иероглифы над далеким пюпитром. Дожидаясь своего выступления, Наташа мысленно напевала начальные такты адажио и легонько покачивалась, сдерживая свое нетерпение. Она уже видела себя в первых движениях, в первом взлете… Голубая птица метнулась перед нею… И вдруг дирижерская палочка громко застучала по пюпитру, останавливая оркестр. Показалось, что оркестровая яма вместе с дирижером в очках с черной роговой оправой надвинулись под самые ноги, — и в тот же миг Наташа с ужасом догадалась, что это уже не она, размечтавшись, напевала про себя вступительные такты, а полной силой звучал оркестр…

— Субботина! — крикнул дирижер. — Тысячу извинений!.. Мы, кажется, помешали вам?

Она побежала вперед, навстречу этому грозному, сверкающему, прямо на нее обращенному из-за очков, взгляду, винилась перед ним спутанными, робкими движениями, потом заняла прежнюю позицию у дальней кулисы.

Снова поле сцены раздвинулось и повелительная палочка взвилась над далеким освещенным пультом…

Вскоре объявлен был день спектакля. Наташа достала билет для Толи в ложу второго яруса.

Вечер к спектаклю выдался спокойный, мягкий. Днем выпало много свежего снега, и теперь на всех улицах дворники скрежетали лопатами, шумели уборочные машины, сноровисто сгребая железными лопатами снег на транспортер и непрерывно перебрасывая его в кузова грузовиков позади.

Пробираясь мимо дворников и обходя машины, Наташа заклинала себя по пути в театр: «Нет никакого Сашки Румянцева, есть Голубая птица!» — со стыдом и ужасом припоминая свое непонятное оцепенение на репетиции.

Ей предстояло дожидаться весь вечер в своей уборной и в артистическом фойе, пока на сцене будет раскрываться история Авроры. Спящая красавица пробудится от своего столетнего сна — и только тогда на празднике во дворце Наташа станцует свою принцессу Флорину.

Она оделась и загримировалась задолго до своего срока; внизу, под лестницей, за кулисами с их вечными теплыми сквозняками наступила пора симфонических и живописных каденций. На сцене фея Сирени везла в лодке жаждущего любви юношу в пределы сонного царства. Плыли, плыли они в заколдованную страну сквозь глубокие ущелья, среди дремучего, застывшего в столетнем одичании леса, мимо уснувших в самых разнообразных позах людей, зверей, птиц — так, как застигло их заклятие злой феи Карабос, — плыли они и плыли, окруженные мертвыми пространствами сплошь в радужно светящейся паутине… Ничего этого Наташа не могла видеть у себя наверху, но отдаленно и отчетливо доносились в служебные недра театра хорошо знакомые певучие звуки «панорамы». Иногда они заглушались, тонули во внезапном шуме, подобном шуму далекого, но мощного, низвергающегося с огромной высоты водопада, — это зал восхищался музыкой и непрерывно сменяющейся под эту музыку, движущейся перед глазами монументальной живописной панорамой сонного царства.

Наташа сидела в артистической комнате одна, задумавшись, скрестив вытянутые ноги в балетках и зажав руки между коленями… Еще один, последний антракт — и там наконец ее Флорина!

Толя сейчас в зале. Он ровно ничего не знает, хотя она почти проговорилась. Не знает, а все равно он вместе с нею против всех Румянцевых на советском свете!.. Как он их называет, этих дикарей?.. Такое странное сочетание звуков… Ах, да, «нюмбо-юмбо»!.. Он воюет с ними в своей университетской среде, а она… Ей здесь, в театре, своими средствами бороться за Голубую птицу, за этот символ благородства и чести, за высокие, чистые, человеческие чувства… Может ли быть, чтобы человек не одолел все низменное, пошлое в себе и вокруг себя, если он в состоянии творить вот такие звуки, что доносятся сейчас снизу?

Наташа прислушалась к «панораме» и с забывшейся улыбкой вспоминала далекую ночь после концерта в консерватории — пустынные улицы города, ранний рассвет над Москвой, долгую прогулку вдвоем…

— Субботина! — в комнату заглянул и скрылся помощник режиссера.