Молох

Около часа мы просидели в тишине в подсобке суши-бара «Неко». Я внимательнее обследовал помещение в надежде найти намёки на то, что называют суши. Что не говори, а человеческое любопытство порой сильнее всякой боли или цели. Кроме странных деревянных палочек и двух трупов поваров я ничего не заметил. Судя по положению тел, они вышибли друг другу мозги в знак самоубийства. Видимо, катаны не оказалось, дабы не отходить от самурайских канонов. На какое-то время я позавидовал тому, что они сейчас в другом мире, не в силах терпеть бремя, свалившееся на нас после Третьей Мировой. От мысли лицо запульсировало. Так продолжаться не могло.

Я подошёл к зеркалу и медленно стянул намордник. По началу я чуть не осел на пол, в последний момент удержав равновесие. Ага, чёртова эквилибристика — упадёшь и пиши, пропало. Вместо носа торчала кость, кое-как обтянутая кожей. Со временем кожа отрастёт, но уродливый шрам так и останется. Из правой части лица прослеживалась челюсть. С той же стороны болталось ухо, словно из него выдернули не дюжую серёжку. Кровь на ранах запеклась. В данный момент я бы дал фору Минотавру, который столкнулся с дланью самого Пушкина. Но для себя я сделал один вывод — больше противогаз ни за что не надену. Всем назло. Чувство отвращения к самому себе усилило злобу.

Бойцы словом не обмолвились, даже не повернулись в мою сторону. Один Чума бросил холодный взгляд и отвернулся. Вот действительно — чума, иного слова не подобрать. Я сел рядом с литовкой, открыв банку тушёнки. Есть было больно, еда шла наружу, но я насильно заглатывал комок рвоты, подступавший ко рту. Разделавшись с обедом, я поведал бойцам историю того, что увидел на видеокассете. Думаю, диггеры заслужили истину. Но я остановился на шести месяцах. Необходимо время, чтобы путники смогли переварить то, что творилось в Убежище номер 13 после полугодичного отрезка, когда продовольствие почти иссякло, а последняя крыса легла на лабораторный стол.

— Странные люди — сделала вывод диггерша, глядя на меня, а не на мои шрамы, делавшие похожими на чудовище Виктора Франкенштейна. И Чулок поцеловала меня в краешек губ, куда не добрались клыки пса. Поцеловала горячо. Будь я мёртвым, сердце моё как после разряда тока забилось бы вновь. Может, я и попал на тот свет?

Перед дорожкой мы дружно сходили друг за другом в уборную, после вышли на безлюдный проспект Питера. Гробовая тишина и слепящий белый свет облаков. Я поглядел на трупы собак, потихоньку начинавших разлагаться. Была бы воля, отловил бы всех псов города и заживо подпалил их в доменной печи, устроив собственный собачий холокост. Или бы вытворил то, что увидели мои глаза на всё той же кассете. Мы обошли тела животных и не в спешке пересекли проспект Славы. Ахмет был прав — чёрная субстанция, она же плесень, зависла над парком как воздушная подушка над водой. Но она занимала далеко не всю площадь места. Там же, где лежал мёртвый Пашка, червоточина никуда не отступала. Решено было ждать.

Я отсчитал семь минут, в течение которых плесень будто наблюдала за нами, завораживала, говоря, чтоб мы вошли в неё. Только сильный духом пройдёт. Сильный дух — терпеливый. Он не подастся на соблазны. Могу поспорить, но там, внутри чёрной дыры я видел переливающиеся отблески всех цветов радуги. Самое красивое, что я видел в своей жизни. В голове раздалась музыка Людвига вана. Ноги подкашивало. Я не осознавал, что делаю шаг вперёд, но никто меня не останавливал. Все так же были поражены пляской цветов, не подающихся ни описанию, ни логичному объяснению. Как бутон расцветающей розы. Ещё мгновение и мир поглотит хоровод цветов, во главе которого станет красный, а затем чёрный. Что есть мочи я стиснул зубы. Боль дала о себе знать, тонкой струёй крови стекая по подбородку. Я остановился в шаге от заветной черты. Вслед за мной как вкопанные застыли бойцы.

— Твою мать, что с нами было?! — на всякий случай Ахмет схватился за М-16.

— Думаю, мы прошли испытание — прошептал я, стирая рукавом куртки кровь с лица.

И тогда плесень отступила, направившись в сторону пруда, раскинувшегося на дальнем краю парка Интернационалистов. Странный вирус, который нам глазами не увидеть, мозгами не понять. Наконец я увидел монумент бойцам, а за ними долгожданный храм Георгия Победоносца. Махнув рукой, я первым вступил в парк. Зажмурил глаза. Секунда, вторая. Живой. Я понимал, что терять нельзя было ни минуты, иначе не ровен час, как окажемся в бесконечной пустоте, которая буквально высосет из нас все соки. «Вряд ли она проникнет в церковь», — подумал я, сокращая до постройки расстояние. Плесень так и не сдвинулась над водой, когда мы распахнули двери храма и вошли в её обитель.

В последний момент чувство диггера меня не подвело — всё это время издалека нас молча провожал Индеец. Вослед Петербургу.