Молоко и свинец

— Так вдохновляй молча.

— Но я молчал.

Каждое прикосновение его было подобно лучам вечернего солнца: согревало, но не сжигало, подталкивало к кровати, шептало сладкие мечты. Артур терялся, не знал за что схватиться и начинал заново заживлять раны, попутно пытаясь не дать себя прервать очередному поцелую, но проигрывал снова и снова. Волшебные слова перекатывались словно волны, голубые, как его глаза, соленые, как вкус его пота. Шелковой удавкой скользили они по шее, острой иглой проникали под кожу, чтобы впрыснуть сладкий яд.

Артур провел рукой по ране, на которой осталась лишь белая полоска шрама и заправил за ухо растрепавшиеся волосы.

— Ну, как я выгляжу? — спросил Петр.

— Как тот, кого я люблю. — был ему ответ.

— Так докажи.

Глава 5. Молоко и свинец

Петр закрыл лицо рукой и тихо засмеялся. Надо же, как бывает, а он, дурак, столько лет коту под хвост… Хотя, нет, это только с ним так, с остальными не то. Если это проклятие, то он готов был быть проклятым тысячу раз. Если это болезнь, то он готов был болеть остаток своей жизни.

Юноша зевнул приподнялся на локте. В комнате было пусто, но он и не думал паниковать, чай не маленький — разберется. Так и оказалось: его проклятие нашлось на кухне, сидело себе за столом, шуршало чем-то как кот, и не думая оборачиваться на звук шагов. Предвкушая его испуг, Петр склонился над ним и, отведя волосы в сторону, поцеловал в белую шею, запустив холодные руки под батистовую рубашку. Артур не дернулся и даже не обернулся. С тихим шорохом жестяная коробочка скользила по столу, подталкиваемая то одной рукой, то другой.

Петр обошел стол и посмотрел прямо на него.

— Доброе утро. — сказал Артур, подняв голову.

Но не это насторожило Петра. Карие глаза гостя казались почти черными, а тонкий нос был словно присыпан белой пудрой. Из всех способов скоротать время перед рассветом, он выбрал кокаин.

— Доброе утро? — возмутился Петр. — Доброе утро, блять, ты что творишь?

Жестяная коробочка полетела на пол, извергнув из проржавевшего нутра белый порошок. Артур равнодушно проследил за ее полетом, и сцепил пальцы, чтобы те не дрожали, выдавая его с головой.

Жалкий огрызок ночи он посвятил тому, чтобы решиться уйти. Отец искал его, Артур это чувствовал и оставаться дальше, значило подставлять под удар всех людей в радиусе нескольких километров и, в особенности Петра. Но искушение остаться еще хотя бы ненадолго, продлить счастье, почувствовать себя любимым и любить в ответ было не менее сильно. В конце концов он поступил так как поступал всегда: забылся, предоставив судьбе решать все самой.

Лучи солнца подсветили Петра со спины, напоминая изображения святых с полотен ренессанса. Мерлин его убьет, непременно убьет, и в этом будет виноват только он сам. Артур поднялся с места, но ноги не слушались его, и он снова повалился на стул.

— Мне нужно уйти. — как заведенный повторил он.

— Уйти? Да тебе в таком состоянии даже встать не получится. Слушай, что на тебя нашло?

Петр больше не злился, он был ужасе. Что произошло в жизни этого человека? Что или кто сломал его дух? Артур нерешительно потянулся к нему, и Петр с готовностью взял его за руку.

— Есть один маг, его нельзя злить, нельзя, понимаешь?

— Он твой…

— Учитель; вместо отца. Я сбежал, хотел свободы, и чуть не умер, но он нашел меня. Я обещал, что больше не буду, и не стал бы, но там собака… Я не мог оставить ее так. Нет-нет, его нельзя огорчать, а я, плохой, ведь уже сделал это.

Петру вспомнился собственный отец, которого тот тоже боялся огорчить, и к чему это привело? Он приходил к нему ночью, пока горгульи следили за каждым его шагом. Он просил и умолял сбежать, но отец приказал убираться прочь и делать свое дело, ведь если Петра раскроют, то делать его будет некому.

— И пусть себе огорчается, ты не его собственность.

Артур оттолкнул его и, поднявшись с места, начал нарезать круги по комнате: поднял жестяную коробочку и положил ее на место, поправил цветы в вазе, переставил бутылку с молоком. Страх придал ему сил, но решиться он все еще не мог.

— Лучше не будет, давно надо было убить себя. Да, да, так будет проще, покой хотя бы на несколько лет, пока…

Он был словно в бреду, и речь его, доселе складная, становилась все более бессвязной, пока в конце он и вовсе не заговорил на ином языке, но дальше Петр слушать не стал.

— Думаешь, одному тебе тяжело? Я запрещаю, слышишь? Я не позволю тебя это сделать.

Артур обернулся, безумная улыбка исказила его лицо. При одном лишь взгляде на него, волосы встали дыбом — то была улыбка самой смерти.

— А давай вместе, чего нам терять? Ну же, не ломайся, это проще, чем уснуть. Думаешь, сможешь меня остановить если я захочу убить себя или тебя, да кого угодно! О, как ты заблуждаешься, как все вы заблуждаетесь.