Молоко и свинец

Начальство было не в духе. В коробках нашлось заграничное оружие интервентов. Не нравилось это Трофимычу, попахивало очередной войной, но виду он не подавал, только знай себе кричал на опьяненных победой подчиненых, чтобы не слишком зазнавались. Дымя самокруткой, он вышел на улицу, дав Петру знак следовать за собой.

Вдали над рекой словно второе солнце золотился купол Александро-Невского собора, и тихо скользили утлые лодчонки по водной глади. Еще охваченный сонной дремой Котлов, постепенно начинал выходить из оцепенения, наполняя улицы бричками и прохожими, постукивая ставнями и громыхая засовами.

— Сдается мне, кулачишко тот неспроста молчал. Дурак я, послал туда Лебедева, боюсь, порешили парня. Знаешь, что? Соберем-ка мы ребят и еще раз все ходы-выходы прошмонаем, авось, просто заплутал. — сказал Трофимыч Петру.

— Думаете, он продукты контрабандные там прячет?

— Хуже: оружие, да и крысиные норы эти мне, признаться, покоя не дают. Черт его знает, что за зараза из них выползти может, если белые попрут.

Петр вздохнул и затушил окурок носком сапога. Ребра болезненно ныли, и каждый вдох отдавался резкой болью во всем теле. Мысль о том, что он был на волосок от смерти, ничуть не волновала Петра, словно он был лишь наблюдателем своей жизни. Однако, слова начальства заставили его крепко призадуматься. Не много ни мало то был еще один долг, тяжелым ярмом висевший на его шее.

— Будет сделано, Сергей Трофимович. — сказал он.

За всю жизнь Петр Воронов рыдал лишь три раза. Первый был раз был, когда он наступил ногой на ржавый гвоздь, и отец отвесил ему подзатыльник, приговаривая, что плачут только бабы и дураки. Второй раз был, когда учитель Лаврентий Степанович оттаскал его за уши, когда Степа Першин стащил мел. Обида и гнев оказались сильнее отцовских наставлений, и Петр не успокоился, пока как следует не вздул виновника его позора. Третий раз был, когда пришло письмо из Петрограда от тети Лены. С прискорбием тетка сообщала, что их мать не вернется — попав в толчею после расстрела демонстрации рабочих, у нее случился выкидыш. Ни мать, ни ребенка спасти не удалось. Похоронки на братьев он встретил с сухими глазами и тоскливой обреченностью. Смерив сына пристальным взглядом, отец его сказал: «Айда со мной». И Петр пошел, не мог не пойти.

Дом, к которому привел его отец, крошился как старый зуб.

— Тут дед мой жил, и его дед, а знаешь, почему?

Петр шмыгнул носом и покачал головой.

— Вот и узнаешь.

Дверь растворилась, пахнув на него запахом сырой древесины и пыли. Петр чихнул и боязливо огляделся по сторонам. Дом казался заброшенным и квартировали в нем не иначе как привидения, о которых так любили трепаться дворовые ребята. Гулкое эхо, порожденное их шагами, взмыло ввысь и затерялось в тенях. Мальчик задрал голову, и тут же получил звонкую затрещину.

— Не зевай.

Отец Петра покопался в сумке и извлек на свет тяжелую связку ключей. Мальчик думал, что они поднимутся в одну из квартир, но мужчина повернул направо, остановившись у неприметной двери у лестницы. Дверь вела в подвал, где хранились какие-то доски, санки и лыжи. Мужчина зажег лампу и, убрав несколько досок, показал на люк, вмурованный в пол. Мальчик еще раз чихнул, но лампой светил исправно, воображение же его вовсю рисовало скелеты и зачарованные клады, о которых он читал в книжках про пиратов.

— Свети сюда.

Лаз был похож на пасть неведомого чудовища. Петр представил себя храбрым рыцарем, перекрестился для верности и смело шагнул вслед за отцом.

— Раньше здесь был город. Другой город, и молились в нем не одному Богу, как сейчас, а многим. Мир тогда был страшнее, и страшные жертвы приносили тем богам, — голос отца звучал иначе, словно говорил не он, а сама людская память, облачившаяся в плоть и кровь, и Петр слушал его, затаив дыхание. — Но те времена прошли, и мир стал светлее, а Боги все продолжали требовать свои кровавые жертвы. И тогда первый из нашего рода сделал плащ из перьев тысячи воронов, чтобы укрыли те его от взора богов. Таких как он называли ведунами, потому что знали и видели они больше остальных людей. Так незамеченный подкрался он к богам и повалил одного за другим. Откололись каменные головы, и вся сила вытекла из них как вода из разбитого сосуда. Но камень все помнит. Боги уснули, и горе людям, если кто-нибудь их разбудит. Но даже во сне ищут они новые жертвы: то и дело берутся из ниоткуда подземные ходы, лезут в них любопытные оболдуи, клады ищут, а находят свою смерть. Мы им, Петя, ни одной души не должны уступать, пусть крыс жрут коли так охота. Да не трясись ты.

— Папа, а нас они не могут съесть?

— Съесть? Нет, кишка тонка, но осторожным быть следует.