Молоко и свинец

Вернувшись в квартиру, Петр устроился в одном из кресел. Гостя не было ни слышно, ни видно, лишь ветер игрался со шторами, да соседский кот скребся под дверью. Стоило признать, что при Кате он вел себя безукоризненно, ни единым оскорбительным намеком не смущая ум девушки, и даже случай с ногой вполне можно было простить.

Петр вытянул ноги и крепко задумался. Быть честным сложнее всего, но так заповедовал его отец. Хоть честность в этом мире не стоила и ломаного гроша, честность с самим собой, порой, значила все. Серебряный полтинник блеснул в тонких пальцах. Петр любил играть с монетой, пока никто не видит. Холодный металл словно притягивал к себе все его страхи и успокаивал шальные мысли, что так и норовили сбить его с толку. Чего же он хотел? Найти его, толкнуть к стене, чтобы до синяков, чтобы понял и почувствовал, как это больно, терять себя. А затем… Затем задрать измятую рубашку, царапая ногтями нежную кожу, сжать запястья, зарыться носом в волосах, вдохнуть тонкий аромат сирени и дальше… Он не услышал, как скрипнула дверь, но сразу узнал, этот высокий вкрадчивый голос.

— Катерина Васильевна взяла на себя труд просветить меня касательно того, перед кем сейчас принято кланяться. — сказал Артур, небрежно прислонившись к стене.

Монета упала в кресло, и Петр торопливо схватился за книгу, словно все это время был занят чтением, а не эротическими фантазиями собственного сочинения.

— Не совсем понимаю, о чем вы, — проворчал он.

— Ну как же, раньше перед императором шапки долой, потом перед господами из учредительного собрания, а теперь уже Ленин наше все?

— А теперь мы свободные люди. — сказал Петр.

От прежней интеллигентности не осталось и следа. Развязные манеры и пренебрежительно-насмешливый тон вернулись к гостю словно никуда не уходили. Отлепившись от стены, он сделал круг по комнате и остановился напротив Петра.

— Свобода? Ха! Да вы от рождения на коленях стоите, в рот власти заглядывая, завтра новое начальство придет, ну так вам и подниматься не надо, вы, ребята, привычные. — захохотал гость.

— А ты что: один такой умный не стоишь?

— О, я тоже стою, но, знаешь, сколько полезного я там могу сделать? — сказал Артур и с готовностью опустился на колени.

— А ну отошел от меня!

Петр в негодовании вскочил с кресла. Гость пожал плечами и поднялся с колен. К своему удивлению, Петр осознал, что в его фантазиях гость был несколько ниже и уж точно молчаливее. Однако, этот живой и неидеальный субъект с сомнительными моральными устоями притягивал к себе сильнее всех фантазий, и с каждой минутой, проведенной вместе, сопротивляться этому было все труднее.

— Ты кое-что забыл. Мое желание все еще при мне. — произнес Артур как бы между прочим.

Глава 4. Забытые боги

Заскребся ключ в замочной скважине, то Груня вернулась с рынка; одного из тех, которые столь безуспешно пытались ликвидировать его товарищи по работе. Сам Петр к последним директивам правительства относился равнодушно, сначала бы с бандитами и классовыми врагами покончить, а все остальное подождет. Все громче в штабе слышались шепотки о белых, что сбивались в группировки и налетали на станицы, убивая мирных жителей, о золоте, которым их снабжали иностранные агенты.

Зловещее слово «контрреволюция», крепко пустило корни в умах людей. Гнев затмил голос разума, обуздал сердечный порыв. Отгонять падальщиков любой ценой, не дать им и дальше пить кровь народа, что и так страдал достаточно, что купил себе свободу столь дорогой ценой.

— Сегодня ты свое получишь, а пока жди здесь. — сказал он, не глядя на собеседника.

— Как скажешь, но ты, ведь, помнишь, что смерть не выход?

— Да что ты знаешь о смерти? — возмутился Петр, на секунду забыв, с кем говорил.

— Все. — был ему ответ.

Волна прежнего отвращения и гнева вновь окатила его с ног до головы. Чтобы не дать этой ярости остыть, припомнил он и слухи о Петроградских банях, и переодевания в женщин для увеселения господ, и анекдоты про похождения великого князя Константина Константиновича. Разбередить зарубцевавшуюся рану, напомнить себе, что если он упадет, то станет одним из этих отбросов без совести и чести, что не смогли усмирить свою плоть.

Уловив ход его мыслей, собеседник, казалось, ничуть не обиделся и даже наоборот находил во всей этой ситуации нечто забавное. Поправив сбившиеся волосы, он обошел Петра сзади и прошептал почти над самым ухом:

— Не утруждайтесь, душа моя, вы не можете презирать меня больше, чем я сам презираю себя. Я ужасный, отвратительный, аморальный субъект без совести и чести, но наблюдать за вашими терзаниями все равно что топить щенят. Нет уж, увольте, вы свободны от своей клятвы.