Молоко и свинец

— Завтра я схожу за доктором.

— Думаешь, он скажет что-то новое? — спросила Катя, убирая ставший красным платок.

— Тогда я найду другого. — заупрямился Петр.

— Лучше помолись за меня, больше толку будет.

— Катенька, бога нет, тебе ли не знать.

— Ну и дурак же ты, Петька.

— Тут уж мы с тобой два сапога пара.

— Эх, и то правда.

Петр помог ей лечь и укрыл пуховым одеялом, что извлек из комода. Не зная, куда деть книгу, он хотел было положить ее на тумбу, но та уже была уставлена склянками, от которых тянуло горьким лекарственным духом. Когда Катя уснула, он вышел из комнаты и осторожно притворил за собой дверь. Книга сестры все еще была в его руках, но возвращаться он не стал, отдаст утром, если то когда-нибудь наступит, в чем он сильно сомневался. Книга была тонкой и удивительно легкой, словно не из бумаги сделана, а из птичьего пуха. Петр открыл титульный лист, исписанный летящим женским почерком.

«Въ благословенiе и даръ за отличные успехи и поведение окончившей курсъ Котловской церковно-приходской школы Катеринъ Вороновой Господа нашего Iисуса Христа святое Евангелие отъ Матфея, Марка, Луки и Iоанна»

Петр захлопнул книгу и положил ее на софу. Желтым огоньком затеплилась свеча, освещая стройные ряды книг. Были средь них и горячо любимые им «Три мушкетера», и «Айвенго», и «Фауст», и «Робинзон Крузо», и «La révolte des anges», и «Симплициссимус», и даже скандально известные «Les fleurs du mal». Рассеянно проведя рукой по замусоленным корешкам, он понял, что может узнать любую не глядя, но толку от этого не было ничуть. Сон не шел, и юноша послушно взял с полки «Les fleurs du mal», лишь бы чем-то занять руки, лишь бы изгнать из мыслей свою позорную тайну. Всю жизнь он втайне гордился своей статью, благородной осанкой, пшеничными кудрями и проникновенным взглядом, вгонявшим к краску девиц и их матушек, но даже в страшном сне не мог он вообразить, что красота его притянет совсем не тот взгляд и воспламенит отнюдь не невинные помыслы.

В ту ночь ему приснился причудливый сон, как он шел средь мутных зеркал и сальных свечей в бальном зале, потолком которому служила сама небесная твердь. Небесные светила мрачно взирали на людей из предвечной тьмы, и не нашлось в их взглядах места ни любви, ни теплу. Мимо проплывали изящные дамы, что, прикрываясь веерами, шептали друг дружке милые пустяки и замолкали при его приближении. И Петр вдруг отчетливо осознал, что он был в грязных сапогах, оставлявших черные следы на белоснежном мраморе, а он сам стал здесь чужим прямо как эти старые сапоги.

То тут то там мелькали чёрные тени кавалеров. Хлопая полами фраков, они подлетали к дамам и спешили ангажировать одну из них на танец. Сияя бриллиантовыми запонками и малахитовыми камеями, они начинали вальсировать, не замечая, как ветшала их одежда, волосы схватывал иней седины и меркнул блеск в глазах. Так кружились они в танце жизни до тех пор, пока не рассыпались пеплом. Одна лишь музыка продолжала звучать, словно невидимый смычок водил по его ребрам, а неведомый флейтист играл на позвоночнике как на флейте.

Когда же Петр сам пробовал подойти к дамам, те прятались за своими подругами, за нежными веерами, за звонким «Je suis désolé, monsieur!» На душе его было муторно, ведь он точно знал, что где-то там его уже ждет та единственная, которую он искал всю жизнь. Где-то вдали мелькнуло платье цвета сирени, и Петр узнал ее и ринулся ей навстречу.

— Молодой человек, имейте совесть. — возмутился пухлый господин, похожий на кота, которого Петр едва не сбил с ног.

— Прошу прощения, я должен спешить.

— О, дела сердечные, как я погляжу. Открою вам секрет: купите примус, лучшее лекарство от любовного недуга правильное вложение средств.

— Непременно, непременно.

Петр пожал протянутую лапу и помчался дальше, умело лавируя между вальсирующих пар. И ему было страшно, и он бежал все быстрее, оскальзываясь на собственной грязи, и страх липким шлейфом тянулся за ним. Одна единственная мысль подгоняла его словно кнутом: если он не поторопится, то ту, единственную, уведет кто-то другой. Однако, она пропала, растаяла, словно дымка, и даже зеркала забыли облик ее. Но вот мимо пронеслась дворняга, высунув алый язык. Сам не зная отчего, он бросился следом за ней и бежал, пока та не легла у ног той, которую он искал всю жизнь.

Черные кудри обрамляли бледное вытянутое лицо подобно раме для совершенной картины. Черты же ее лица терялись в тенях, утекали как вода сквозь пальцы, как кровь из простреленной раны. Кавалеры избегали ее, словно та была больна или дурна собой. Петр застыл в немом восхищении. Он видел ее. Он видел ее настоящую.

Она была высока и широка в плечах и преисполнена тихой благодати, как волшебная лампа, на которую кто-то по недомыслию накинул грубую шаль.

— Что же мы, mon cher, язык проглотили? — обратилась к нему дама с вопросом.