Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Судья уже сидел в машине, когда женщина постучалась в окно. Он опустил стекло, готовый наброситься на неё, но тут же тяжело выдохнул, потому что услышал из избушки непривычный шум. Он был вне себя от ярости, потому что после суда он велел переместить единственный на весь край антиоблачный купол в то место, в которое собирался ехать. Не сидеть же ему в кабаке в полной тишине. Там будет как положено: музыка, танцы, песни. Он тоже не прочь спеть караоке. А тут такой несанкционированный гомон. Он ворвался в зал.

– Как это понимать? – шипит он на молодёжь. – Подсудимый, почему ещё здесь? Тебе кто разрешал оставаться в суде после суда?

Его шёпот хрустит, словно мел на доске.

– Я требую пересмотра дела, – спокойно говорит Борис.

– Это невозможно, – отвечает судья.

– Всё возможно, – возражает Борис. – Надо только захотеть.

– Что? – не понимает судья. – Ты мне перечишь? Ты хоть знаешь, кто я такой? Ты видел меня вблизи?

Судья отстёгивает кожаный ремень с железными пряжками и тяжёлым шагом надвигается на Бориса.

– Я тебе сейчас покажу, у кого здесь власть, сукин ты сын!

– Нет, не надо, – кричит Зумруд. – Оставь моего сына!

Мать пытается встать между судьёй и Борисом, но судья отпихивает её.

– Женщина, не вмешивайся! – кричит он. – Иди домой щи варить!

Судья шире Бориса в два раза и надвигается на него, словно гора на муравья, но Борис стоит неподвижно.

– Сейчас я тебя отхлестаю, – продолжает надвигаться судья. – Будешь знать, как старшим перечить. Ну давай, показывай, где твоя хвалёная сила? Что, дрожишь от страха? Сейчас небось в штаны наделаешь. Ну что молчишь, язык проглотил? Или в горле пересохло?

Борис чувствует, что в горле вырастает ком, но тут адвокат протягивает ему фляжку, которую до этого прижимала к себе его мать, и требует:

– Пей! И пой!

Борис выпивает.

– Давай, отвечай по-мужски, – продолжает надвигаться судья. – Ты кто вообще такой?

– Я – Борис Шубаев, и я сейчас буду петь! – Голос звучит неуверенно, Борис добавляет: – Сейчас и всегда!

– Что???

– АаАаАаАаА, ОоОоОоОоО.

Стены суда дрожат, побелка валится.

– Что ты делаешь, скотина!? – кричит судья.

– ИиИиИиИиИ. УуУуУуУуУ. ЭэЭэЭэЭэЭ.

– Подонок, прекра…

Судья не успевает договорить, потому что вопит противошумная сирена. Дребезжат окна, а пол под ними трясётся так, будто они плывут в хлипкой лодке, попавшей в шторм, и не знают, доплывут ли до берега. В полумраке Борис видит, как на сцену, словно белоснежный парусник, выкатывается рояль. Слово ANGELA, выложенное бриллиантами, искрится и переливается. Девушка с пучком поднимается на сцену, неспешно снимает перчатки, открывает крышку, кладёт руки на клавиши. Сумасшедшая, неужели она не боится? Музыка льётся на него, словно вода из целебного источника, он пьёт и никак не может напиться. Борис хорошо знает эту мелодию. Она предстаёт перед его глазами так отчётливо, будто кто-то раскрыл перед ним ноты. Он поёт.

7

Ты стоишь раздетый на заснеженной поляне и машешь мне рукой, а я очень волнуюсь, что ты простудишься. Захар, оденься, Захар, не ходи раздетым. Я не буду тебя лечить, когда ты заболеешь. Захар, ну почему ты надо мной смеёшься, я ведь не шучу. Ты опускаешься на колени и набираешь полные руки снега. Ты обмазываешь им лицо, ты бросаешь его на себя, ты берёшь его в рот, ты протягиваешь его мне. Запах варенья из лепестков роз щекочет мне нос, я никогда не пробовала ничего вкуснее. Я хочу остаться здесь, с тобой, говорю я тебе, но ты выставляешь руку вперёд. Нет, говоришь ты, у тебя ещё полно дел, ты должна вернуться. А я тебя дождусь, говоришь ты, для меня десять лет как секунда, говоришь ты. А для меня десять лет без тебя – вечность, отвечаю я. Десять лет я уже без тебя, и ты говоришь – ещё десять лет? Я не хочу больше, Захар. Я без тебя – никто. Забери меня к себе, я буду вести себя тихо, я не буду тебе мешать, я буду лишь тихонько сидеть и смотреть на тебя. А как же дети, спрашиваешь ты, они ещё не готовы жить без тебя. Бебесуьзе гIэил етим нибу, етим – дедесуьзини[21]. Мне тяжело дышать. Я пытаюсь напиться воздухом, но он останавливается в миллиметре от меня. Ты берёшь меня за руку и гладишь. Ты должна спасти нашего сына, говоришь ты. Он винит себя во всём, что случилось десять лет назад, говоришь ты, но он не виноват. Ты должна сказать ему это. Скажи ему, что это – не его вина. Скажи ему, что это – трагическая случайность. Скажи ему, что я был неправ насчёт него. Скажи обязательно. Ты хватаешься за сердце. Я скажу, скажу, скажу, отвечаю я, только ты не волнуйся. Если ты уйдёшь сейчас, говоришь ты, то он уже больше никогда не станет тем, кем должен стать. Он должен стать собой, говоришь ты, и это последнее, что я от тебя слышу. Тебя уносит от меня на белоснежной пене в вечность, а я остаюсь на временной стороне.

– Промывание сделали, сейчас глюкозу льют, – слышится откуда-то снизу. – Сейчас, слава богу, пульс стабильный, сердце в норме. Осталось дождаться, когда проснётся.

– Зоя, почему она это сделала?

– А ты сам как думаешь?