Молоко волчицы

Вперед вышли пулеметчики, мастера массовых операций. Заняли секторы окружности — ров круглый. Офицер кивнул головой. Многоголосый стон потряс небо. Пулеметы строчили сразу все. Потом попарно — с противоположных радиусов. Аккуратно следили, чтобы не получилось перерыва. И так по замкнутому кругу. Потом строчил один, свежий, подбирал еще живых. На крыле ослепительной «Татры» офицеры СД подписывали акт о проведенной операции «Украина». На полыни еще дергались дети, захлебываясь ядовитой слюной. Глазам убиваемых предстало последнее небо. Небо их родины. Гулкое, качающееся небо. Небо, по-библейски обрушившееся свинцом. Пулеметчики в синих беретах остановились и, веря в свое мастерство, закурили, не глядя в ров. Раненые и контуженые приходили в себя. Рота СД давала короткие очереди, не слишком разбрасываясь боеприпасами.

Мощно заревели бульдозеры, засыпая могилу.

Михей не сразу понял слова Глухова.

— Помогай! — дышал водкой атаман. — Закапывай коммунизм.

Молодая девушка выскочила изо рва, каталась по земле, как перееханная колесом, рвала на себе платье, залитое кровью. У Михея от ее кружения потемнело в глазах, он упал.

— Копай, Есаулов! — пинками поднимал его атаман.

— Отойди, от тебя мертвяком воняет!

— Шевелись, гадюка! — ожег его плетью Глухов. — Завтра будешь бросать в известку коммунистов, послезавтра — жечь током, такая тебе программа, генерал Арбелин придумал. Расскажем в газетах, что от коммунизма ты отрекся и лично расстреливал евреев.

Бульдозеры свезли плугами в ров детей и заравнивали землю. Земля дышит. Не скоро успокоится.

Домой Михея привезли на грузовике.

Кинулась к нему Ульяна, а он — ничего, молчит. Отстранил жену, нехорошо поглядел, лица на нем нет, ноги не держат. Знаками показывает — в сад, к воде. Тут пришел немец-врач продлевать жизнь. Сделал укол и ушел. Михей, как к материнской груди, припал к ранке на руке и высосал, выплюнул лекарство. Иван заботливо перенес легкое тело на лавочку. Михей сполз на траву, подремал минут пять, сказал:

— Иван, отходил я по белу свету.

Чудно стало Ивану, сроду таких слов не представлял в устах Михея Васильевича. Да и слух прошел, что немцы не тронут секретаря — дружба так уж дружба! — даже лечат, это верно.

— Документы я закопал в яслях конюшни, справа. Придут наши — сдашь в горком. Топи баню, ставь самовар, давай чистую рубаху.

Ульяна стояла рядом и вскинулась голосить. Пронизал ее взглядом смолкла, пошла за рубахой.

А Иван уговаривает:

— Вы лечитесь, дядя Михей, у немца, а потом тягу зададим!

— Нет, Ваня, я нынче такое видал, чего не было от сотворения мира. Я думаю, что я сошел с ума. Жарь баню.

Вскипятили Михею Васильевичу котел мягкой, дождевой воды, накалили булыжную каменку, развели самовар. Иван парит хозяина слегка — Михей еле дышит. А хозяин ругается:

— Дюжей, Иван, дюжей!

Два дубовых веника измочалил Иван по спине Михея Васильевича — пахло, как в Дубровке. И сердце останавливалось, не выдерживало пара. А это и требуется Михею. Ему недолго и вены бритвой открыть — нельзя, будут говорить: покончил с собой секретарь, испугался возмездия или потому, что ошибки признал, а Арбелин некролог сочувственный напишет, и будет жизнь Михея залита вонючими чернилами продажных газетчиков. Но крепка порода Есауловых.

— Бычиное, что ли, у меня сердце! — ругался Михей.

Говорят, чай крепкий вреден для сердца — давай его сюда! Здоровому сердцу ничего не вредно. Бывало, за ночь ведро водки выпивали, утром лечились рассолом и ничего, работали. А теперь густой чифер погнал смертный пот на челе Михея.

В забытьи он услышал трубы духового оркестра. Медная музыка знакома только где, когда слыхал он ее? В жизни ни один оркестр не играл такую, а он все-таки знал ее. И сильное, цепкое сознание вернуло Михея в прекрасный, не погибший в душе день: ослепительный снег по колено, синева ледяного неба, музга — улица над речкой в ледяном панцире, Михей, мальчишка лет шести, несет на плече оклунок муки, рядом отец, высокий, веселый, в ярких сапогах, каракулевой шапке, в белом башлыке, они идут с мельницы, мальчишку переполняет радость от близости отца, и он горд поручением — нести муку. Весело зыркает глазенками на самого дорогого человека. В кузне бухали молоты, тонко колоколил молоток ручник, и в этом звоне послышались яркие медные звуки… Потом Михей голубятник различал их в зобах воркующих голубей, тоскуя на чердаке по отце, одежду которого тогда же, в детстве, однажды привезли казаки.